понапрасну. Успех юного Страдивари в изготовлении скрипок, означает для него и собственный прогресс — из учителя учеников он превратился в учителя учителей.
Интуиции двух мастеров детективного жанра оказалось достаточно, чтобы в небольшом отрывке сформулировать недоступное до сих пор целой армии профессиональных философов и логиков главное условие разрешения диалектического противоречия — превращение его противоположностей из асимметричных отношений в симметричные.
2. Дискуссии о структуре мифа и волшебной сказки
Все волшебные сказки однотипны по своему строению. В. Я. Пропп. Морфология сказки.
Приходится признать, что изучение мифов приводит нас к противоречивым заключениям. В мифе все может быть; кажется, что последовательность событий в нем не подчиняется правилам логики и нарушает законы причинности. Любой субъект может иметь здесь любой предикат, любые мыслимые связи возможны, и при этой кажущейся произвольности одни и те же мифы с теми же отличительными чертами и зачастую с теми же подробностями встречаются во многих областях земного шара. Встает вопрос: если содержание мифов абсолютно случайно, как объяснить их сходство в разных местах Земли? К. Леви-Строс. Структура мифов.
Если вы говорите в первой главе, что на стене висит ружье, во второй или третьей главе оно должно непременно выстрелить. А. П. Чехов. Из воспоминаний С.Н. Щукина об А. П. Чехове
Неутихающие дискуссии специалистов по фольклору, мифологии, культуре, антропологии, истории, философии, психологии, лингвистике о том, что такое миф и сказка, обладают ли они устойчивой структурой а если да, то какой именно, породили множество разнообразных толкований, оставляющих у читателя двойственное впечатление. С одной стороны, подавляющая часть авторов дружно признает, что мифы и сказки имеют определенную структуру и тем самым косвенно также и определенную логику3, но с другой стороны, эти же авторы единодушно указывают на абсолютную алогичность данного жанра4. Осознавая амбивалентность подобного мнения, аналитики мифов обычно резко противопоставляют то, что они понимают под логикой мифа и сказки, логике здравого смысла (логике Аристотеля). Показательна в этом смысле позиция Я. Э. Голосовкера. «Мифологический сюжет, — отмечает этот автор, — независимо от того, имеем ли мы дело с эпической или драматической традицией, и есть воображаемая, имагинативная действительность, выражающая смысл всего существующего с его чаяниями, страстями, мыслями, вещами и процессами при латентности его целей…. Но система отношений и связей в этой воображаемой, имагинативной действительности иная, чем в действительности, к которой прилажен наш здравый смысл, Логика здравого смысла сохраняет свою видимость, но не отвечает логике имагинативного мира, которая опровергая первую, то есть логику здравого смысла, кажется нам, с ее точки зрения, алогизмом (но только кажется таковым)»5. Поясняя свою мысль в сноске, он еще раз подчеркивает: «Имагинативный мир мифологии имеет свое бытие: это так называемое “якобы бытие”, обладающее своеобразной логикой, которая для действительного бытия будет алогичной. Поэтому логику “якобы бытия” правильно назвать “алогической логикой” или еще лучше — “логикой алогизма”»6. Таким образом, логика мифа, т. е. логика «якобы бытия», — это логика воображения, чудесного, фантастического. Но, как известно, воображение, т. е. способность человека создавать и преобразовывать смыслы и образы явлений, событий, объектов, которых на самом деле нет, двойственно по своей природе: оно представляет либо бегство (защиту) от реальности, либо попытку ее творческого преобразования. В любом случае воображение должно так или иначе соотноситься с реальностью и без связи с ней теряет все свои родовые функции. Поэтому существование радикально противостоящей реальности алогической способности под названием «воображение» весьма проблематично с научной точки зрения. Скорее следует говорить о неразделимой паре противоположностей «реальность/воображение».
Может быть единственный, кто резко выступил против редукции логики мифов исключительно к логике воображаемого и чудесного, был К. Леви-Строс. Характеризуя господствующую в этнологии в первой половине ХХ столетия феноменологическую тенденцию сводить все умственные процессы к «смутным и непередаваемым чувствам», он отмечает: «От создавшегося в этнологии верований положения больше всех других ее разделов пострадала мифология…. Как и пятьдесят лет назад, эта наука находится в беспорядочном состоянии. Пытаются обновить старые интерпретации: представления об общественном сознании, обожествление исторических персонажей (или обратный процесс). С какой бы точки зрения мифы ни рассматривались, их всегда сводят к беспочвенной игре воображения, или к примитивной форме философских спекуляций. Чтобы понять, что есть миф, нам остается выбирать только между тривиальностью и софизмом»7.
Реальной антитезой тривиальности и софизму в анализе мифов, считает К. Леви-Строс, может быть только структурный анализ8. Никакой другой вид анализа не способен адекватно выразить взаимозависимость всех существенных характеристик мифов, а также тот общий закон, которому они подчиняются. Ведь мифы — это и совокупность всех своих вариантов9; и внутриязыковые и внеязыковые феномены10; и истории, чьи объяснения в равной мере распространяется на прошлое, настоящее и будущее (т. е. имеют синхронно-диахронную структуру)11; и нарративы, основной смысл которых определяется исключительно способом сочетания своих базисных структурных единиц (оппозиций, мифологем)12 и по уровню всегда выше смысла тех языковых средств, с помощью которых они выражаются13. Кроме того, все мифы принципиально противоречивы14 и все они разрешаются по одному и тому же сценарию — посредством медиации базисных оппозиций, т. е. такой перестановки местами героев и их функций, которая символизирует разрешение связывающего их противоречия.
Пусть Fx обозначает негативную функцию (роль), Fy — позитивную функцию, a и b — героев мифа. Согласно К. Леви-Стросу, содержание мифа распадается на две взаимосвязанные ситуации — начальную и конечную. В начальной ситуации один герой выполняет негативную функцию и становится вредителем, другой герой выполняет позитивную функцию и превращается в жертву. Таким образом, начальная ситуация фиксирует отношение нанесения ущерба одним героем другому, что записывается как Fx(a): Fy(b). Формализация читается: герой a наносит ущерб герою b и превращает последнего в свою жертву. В конечной ситуации происходит инверсия функций и перестановка местами героев таким образом, что тот, кто был жертвой в начальной ситуации, превращается во вредителя, а тот, кто был вредителем, сам становится жертвой. Таким образом, конечная ситуация также воспроизводит отношение нанесения ущерба, но уже с учетом указанных инверсий и перестановок. Конечная ситуация формализуется следующим образом: Fx(b): Fa1 (y). Она читается: герой b наносит ответный ущерб герою a таким образом, что негативный герой a «уничтожается» в прямом или переносном смысле, а нанесенный им ущерб ликвидируется или восполняется с некоторой прибылью для b. Об этом свидетельствует тот факт, что в конечной ситуации позитивная функция y становится субъектом мифа и выполняет функцию уничтожителя героя-вредителя a.
Разрешение противоречия, лежащего в основе мифа,