Читать интересную книгу Судья неподкупный - Елена Хаецкая

Под Ордой жили вавилонские города тридцать шестой год. С той поры, как поросло травой забвения Великое Кровопролитие, жили, можно сказать, не тужили. Орда напоминала о себе нечасто. В Сиппар два раза в год наведывался на косматой лошадке низкорослый кривоногий человек с узкими глазами на плоском лице; с ним еще десяток таких же узкоглазых. Бэл-пахату, городской голова, с нижайшими поклонами выносил дань – большой холщовый мешок, набитый серебряными слитками, каждое клейменое, лучшего качества. Ордынец даже в здание мэрии зайти не всегда соизволит, только в мешок заглянет, проверит, точно ли серебро. Навьючит на лошадь; с тем и уедет. Ни здрасьте, ни до свиданья.

В самом начале ордынского владычества, на втором или третьем году Великого Кровопролития, мэр города Аррапха решил подшутить над косоглазым: вынес ему в мешке вместо серебра столько же по весу булыжников, из мостовой выломанных. Ордынец мешок с данью взял, не проверив, да так и уехал в степи.

Неделю Аррапха за живот держалась, чтобы пояс не лопнул от смеха. Целую неделю поносила невежд-завоевателей. Косыми глазами своими не отличают серебро от камней! Драгоценностью предстало варварам то, что топчут ногами благородные граждане – вот каковы эти варвары!

На десятый день смеха вернулись ордынцы. Было их больше тысячи. Вошли в город на рассвете вместе с большим торговым караваном. Разговаривать не стали – вырезали все население, не пощадив ни женщин, ни детей. Заодно и пришлых купцов из каравана истребили, хотя вот уж кто был решительно не при чем.

Больше с данью никто шутить не решался.

В местные дела ордынцы носа не совали. Под солнцем их безразличия процветали торговля и храмы, сельское хозяйство и ремесла обширной Империи. Кто разберет темные души косоглазых – странный они народ, непостижимый для цивилизованного человека.

Маячили ордынцы где-то в степях к северу от Вавилона, далеко от стен городских. Каким богам молились, чем там, в своих степях, занимались? Охота еще думать об этом…

Иной раз, случалось, испытывали ордынцы потребность в людской силе. Однажды в Сиппар нагрянули – было это года через два после рождения Хаммаку. От серебра на сей раз отказались, вынь да положь им двести молодых мужчин.

Покуда отцы города думу думали, списки ворошили, рвали друг у друга бороды, разбираясь, кто и сколько задолжал казне и с кого, следовательно, надлежит снять большее количество молодых рабов, ордынцы решили вопрос по-своему. Не стали дожидаться. Прошлись по улице, захватили столько человек, сколько им требовалось, и, связав веревкой, угнали в степи.

Таким образом угодили в рабство несколько благороднорожденных. Потом в Орду ездили родители знатных юношей, валялись у грязных сапог косоглазого владыки, молили отпустить сынков, деньги трясущимися руками совали. Ордынцы на деньги и не поглядели. Владыка же сказал отцам сиппарским, над горем их посмеявшись: «Всего вашего серебра не хватит, чтобы заставить нас в сиппарском полоне копаться, искать для вас сыновей. Все вы на одно лицо, и противное это лицо». И ушли ни с чем отцы сиппарские.

Но это было давно, года через два после того, как глаз Шамаша впервые упал на Хаммаку.

Что же увидел глаз Шамаша в день нынешний, 11 арахсамну 36-го года?

Увидел он пиршественные столы, загромоздившие столовую покойной госпожи Китинну. Не хватило одного стола рассадить всех гостей Хаммаку. Пришлось нести еще два. Один взяли из кухни, другой у соседей заняли. Заодно и самих соседей в гости зазвали. Аткаль постарался. Юлой вертелся, у всех на виду, у всех на слуху: как можно без Аткаля?

Никак не можно.

Противно Шамашу.

Да и кому бы понравилось: стол весь в объедках, в винных лужах, морды у гостей пьяные, распухшие, речи ведутся бессвязные.

Но вот поднял голову и вскричал Хаммаку, вспомнив неожиданно о брате своем названном:

– Где Аткаль? Хочу видеть Аткаля!

Тотчас услышал его Аткаль, подбежал, мокрый рот растянул в счастливой улыбке – дурачок дурачком с тех пор, как об асфальт стукнулся.

– Раб! – обратился к нему Хаммаку. И глубоко задумался.

Аткаль ждал с терпением. И любовь светилась во взгляде его темных, слезливых от выпитой водки глаз.

И исторг Хаммаку такой приказ:

– Свечек желаю именинных числом двадцать семь!

Аткаль искренне огорчился:

– Да где ж я их возьму?

– Не знаю, – немилостиво произнес Хаммаку. – Ищи где хочешь, но чтобы через пять минут были.

И ушел с пиршества озадаченный Аткаль – свечи именинные господину своему искать. Где бродил и долго ли отсутствовал – того не понял никто, включая и самого Аткаля, ибо все были чудовищно пьяны. Но свечки числом ровно двадцать семь добыл. На вопрос, откуда добро (не похитил ли, а то отвечай потом за дурака), только улыбался улыбочкой своей, таинственной и глупой.

И Хаммаку рукой махнул: и впрямь, не все ли равно. Главное – вот они, свечечки. А то какой день рождения без именинных огней? Мама – та всегда пирог большой заказывала в пекарне. И приносили пирог маленькому Хаммаку – огромный, как тележное колесо…

Не стало мамы, и наперекосяк все пошло. Вот и пирога нет, не побеспокоился никто.

Повелел Хаммаку рабу своему стать на колени. Аткаль приказу подчинился, на колени стал, лицо к брату названному поднял, улыбнулся. Чуял, задумал что-то Хаммаку. Какую-то знатную шалость.

– Голову ровно держи! – прикрикнул на него Хаммаку.

И начал привязывать свечки к волосам Аткаля – одну за другой. Тщательно привязывал – не хотел раба своего подпалить. Да и в доме пожар совершенно лишнее дело.

Привязывал и приговаривал: «Подарок ты мой ко дню рождения…»

Потом зажигалку вынул из кармана.

Гости, смекнув, в чем забава, смеяться начали. И Аткаль смеялся, хотя горячий воск стекал ему на голову, больно обжигал. Хорошую шутку отмочил Хаммаку, с фантазией человек. Далеко пойдет, если не прирежут его по пьяной лавочке.

Только когда свечи почти до самых волос аткалевых догорели, соблаговолил господин Хаммаку – дунул. С третьего раза все загасил под общий хохот и гром аплодисментов. Пнул Аткаля ногой – иди, не нужен больше.

Поднялся Аткаль и вышел на улицу. Волосы слиплись от воска, на левом виске обгорели немного, лицо в потеках сажи, хмель из головы выветрился. Шел и давился слезами, а отчего так ломило в груди, и сам понять не мог.

Но всему приходит конец, и хорошему – скорее, чем плохому. Закончилось материнское приданое. Все пропил Хаммаку на радостях, что нет за ним больше глаза. Уплыли за полцены в жадные руки торговцев платья, выкрашенные синей и пурпурной краской, драгоценности, особенно же – диадема с зелеными камнями в трех зубцах. Даже кое-какую мебель продали.

Вокруг Хаммаку уже торговцы недвижимостью виться начали. Отпихивали друг друга, вели с молодым хозяином липкие, многозначительные разговоры. И впрямь, дошло уже до того, что начал прикидывать Хаммаку, не заложить ли ему дом свой.

А потом неожиданно одумался. На удивление всем встряхнулся. И в пропасть, для него заботливо приготовленную, так и не шагнул.

Друзьям Хаммаку это, понятное дело, не понравилось.

До того даже дошло, что то один, то другой тащил Аткаля в кабак, угощал там за свой счет, а после жадно выспрашивал у него, пьяненького: «Что это с молодым господином приключилось?»

Аткаль даровую выпивку принимал с охотой и, по обыкновению своему, еще дружков приводил – пусть и тем перепадет немного радости. Приятели Аткаля сплошь были дрянь и голодранцы, но дом Хаммаку стоил того – терпели стервятники и Аткаля, и дружков его.

Однако только то и сумели из раба вытянуть, что ударился он головой об асфальт, что господин Хаммаку далеко пойдет, поскольку фантазия у него богатейшая, и что, возможно, откроет господин Хаммаку свое дело.

«Да какое дело-то?» – допытывались у Аткаля. Тот не отвечал, поскольку и сам ничего не знал. Только так, догадывался.

Но так или иначе, а в деньгах Хаммаку нужду испытывал. И долго бы ломать ему голову, к раздумьям не слишком привычную, если бы не счастливый случай.

В начале зимы прибыл в Сиппар приказчик вавилонского банкира. Звали приказчика Рихети.

Случай свел его с Хаммаку у торговых ворот, где приказчик привязал своего осла, поручив пареньку из лавочки за небольшую плату стеречь животину и ее поклажу. Сам же отправился по своим делам, устроив ослика, как думал по наивности, наилучшим образом.

И вот выясняется, что и паренек-то к лавочке никакого отношения не имеет, и что за такие деньги не то что осла – ослиный помет стеречь никто не станет, а главное – ни осла, ни паренька, ни денег своих господину Рихети не видать уже никогда.

Настроение господина Рихети было не из лучших. Ибо нравы провинциальные оказались грубы, а народишко куда как неотесанный.

Тут-то и подвернулся ему Хаммаку.

На самом деле Хаммаку давно околачивался поблизости – любопытствовал. Выждал момент и объявился: вот он я. Вы из столицы, господин? Оно и видно. Сразу заметно, что вы из Вавилона. И выговор чистый. И одежда пошита исключительно. Да и парикмахер, по всему видать, у вас отменно опытный…