подумать, блевать – это новость.
Ради Кэти я бы не только все организовала и облевала, я бы сделала гораздо больше. Будь моя воля, я бы вытерпела за нее химиотерапию. Только с раком так не работает. Он не пускает на поле запасных игроков. Именно поэтому мы все содрогаемся, когда звучит это слово. Оно подразумевает утрату контроля для всех, кого это касается.
Я покосилась в зеркало заднего вида и стиком три-в-одном провела по губам, щекам и векам, чтобы не выглядеть столь же погано, как ощущала себя внутри. Возможно, звоня Холли, я руководствовалась не чувством ложного соперничества, гордыней или страхом, а иной причиной.
Если Кэти позвонила Холли первой, значит, возможно, ей не требовался Эксперт по Полномасштабному и Радикальному Исцелению – ЭПРИ, как я в шутку называла себя, чтобы облегчить бремя. Я гордилась нашей с Кэти дружбой и тем, что могу идти по жизни с человеком, к созданию которого моя утроба – и чужие причиндалы – не имеют отношения. Это доказывало, что я могу быть другом и меня нельзя бросить просто так, на пустом месте. Что мое присутствие в жизни значимо.
По ходу дела я завернула в «Уолгринз», кое-что купила и быстро добралась до больницы. В вестибюле привычно воняло моющими средствами – здешние уборщики уважали цитрусовые запахи. Этот напоминал «Апельсиновый краш» – так пахло на роллердроме, где я каталась подростком, – но сегодня меня от него мутило.
По пути в онкологию я снова попыталась набрать Холли. И кого же я первым делом увидела, когда с прижатым к уху айфоном зашла в палату 425? Холли, сидящую на стуле у кровати. Меня сковала усталость, захотелось вильнуть в сторону и затаиться. Всем своим видом Холли как будто говорила: Я здесь. Ты не нужна. А затем я увидела улыбку Кэти – в ней были и радость видеть меня, и смирение, и чувство неловкости из-за того, о чем она собиралась нас попросить.
Кэти позвонила Холли первой. С этим приходилось считаться. И тому могла быть только одна реальная причина. Если моя дорогая подруга, которая была мне больше чем сестра, первой позвонила Холли, значит, Кэти не требовались запеканки, посты в «Фейсбуке» и та, которая будет на время болезни осуществлять мониторинг ее жизни.
Если она позвонила Холли, значит, ей требовался человек, способный взглядом пригвоздить быстро делящуюся клетку, скрутить в бараний рог заносчивого доктора и заткнуть рот представителю страховой компании. Ей требовалась безапелляционная, беспардонная и циничная сука.
И Холли подходила идеально.
Глава 2
Посмеялись – прослезились
При виде Холли, которая выглядела как прежде и даже лучше, холенее, но столь же отчужденно, я испытала шок. Я вспоминала ее по дороге сюда. Как-то мы с ней, направляясь на семинар, подпевали Hootie & the Blowfish. В машине я всегда пела только с Холли и тогда отчаянно горланила: «Хочу любить тебя, сказал медведь, сказал медведь!», на что она отреагировала с утрированным возмущением:
– Что за фигня? Какой медведь? Откуда он взялся? Как «ты мне поверь» превратилось у тебя в «сказал медведь»?
Я принялась спорить, и мы заржали так, что Холли пришлось остановить машину. Она трижды била по рулю, я держалась за живот и хватала ртом воздух. Так, как с Холли, я никогда ни с кем не угорала. Она стебала так, что я не чувствовала себя при этом дурой.
На мгновение у меня возникло идиотское предположение, что Холли оставила в прошлом наши разногласия. Возможно, мы будем смеяться снова. Но сейчас, оказавшись с ней в одной комнате, я видела, что Холли крайне дискомфортно. На щеках у нее проступили пятна, заметные даже сквозь макияж. На друзей Холли реагировала иначе, и я это знала. Стыд, чувство вины и мое излюбленное стремление избегать конфликтов тотчас сработали и заглушили воспоминания о давно ушедшей дружбе.
Медсестра, наклонив голову, измеряла давление Кэти, и Холли поднесла палец к губам, мол, давай потише. Можно подумать, я не знаю, как надо вести себя во время процедур. Можно подумать, это не я была рядом с Кэти, когда ей сотни раз измеряли давление. В другой ситуации я бы отправилась на поиски тихого уголка и ненадолго прикорнула, но сейчас я боролась с желанием врезать Холли.
В каком-то смысле стремление бороться и забыться характеризовали в целом мою жизнь и сложные взаимоотношения в ней. Если кто-то – отец или муж – действовал мне на нервы, я испытывала стресс, а затем впадала в спячку, именно в такой последовательности. Так у меня проявлялось расстройство сна.
Моя гиперсомния впервые заявила о себе в старшей школе на занятиях экономикой – предметом, на котором мой въедливый папаша собаку съел. Он заставлял меня заниматься после ужина до глубокой ночи, злобно приговаривая:
– У тебя вата вместо мозгов!
Если я допускала ошибку и пыталась объяснить, что мне непонятно, он тыкал меня в лоб со словами:
– Перестань болтать!
Увидев, что у меня слипаются глаза, мама приходила на помощь и отправляла меня спать. Возможно, мой организм установил причинно-следственную связь: выход из безвыходного положения – это сон. Она гладила меня по тому месту на лбу, где я по-прежнему чувствовала палец отца:
– Везет тебе, Сэм. Если бы я могла притвориться мертвой перед твоим папулей, я бы весь день валялась на боку, как опоссум, не снимая пижаму.
Мама выключала свет и говорила:
– Спокойствие стоит того, чтобы отступить.
Даже когда в колледже я периодически впадала в спячку и врач выписывал мне гору лекарств, мама, звоня из другого города, приговаривала:
– Отключиться всегда полезно. Любая кручина со сном уйдет в пучину.
Позднее я поняла, что так она боролась с заученным бессилием и депрессией, сопутствующими жизни с фриком, помешанным на контроле. Мама обреченно вздыхала и говорила:
– Сэм, ляг поспи, и все пройдет. Было бы из-за чего копья ломать.
Она была права и в то же время ошибалась.
Я раз за разом говорила ей, что у меня серьезное расстройство сна и проблемы с учебой. Мама со вздохом отвечала:
– Кто это может знать?
И в этом была ошеломляющая правда. Годы самоотрицания, и в итоге тебя действительно нет. Полная неизвестность.
Холли, моя соседка по комнате и лучшая подруга, взяла дело в свои руки. Она заводила будильники, чтобы я не пропускала занятия, отслеживала стрессовые факторы и объяснялась с друзьями, когда мне требовалось ненадолго прикорнуть.
Острая потребность уснуть накрывала меня по сей день, точно туман, и от одного вида Холли после стольких лет я