вызвал специалистов из ЖЭСа. Те причину благовоний установили
моментом, поржали, само собой, а дверь посоветовали сменить.
Но уязвленный народ требовал справедливости. Что делать — уяснили,
кто виноват — уже догадывались, осталось воздать виновному по
заслугам. Вызвали ментов. Леонтий Палыч был привлечен по статье
«мелкое хулиганство», оплатил добросовестно пять минималок и не
обратил никакого внимания на великодушие оппонента, который даже не
взыскал с него за материальный ущерб. Мало того — через пару недель
проблемы с милицией начались у самого Вадима: старик непонятным
образом умудрился вызвать служителей правопорядка аккурат к тому
злополучному моменту, когда друзья притащили в квартиру Вадика
спичечный коробок с известным содержимым и успели оприходовать
половину.
В общем, помер Леонтий Палыч. Получилось так, что даже у меня на
глазах. В то утро Мария Федоровна, его племянница, которая ухаживала
за дядькой последние полгода, вихрем вломилась ко мне в квартиру без
предварительного звонка и принялась трясти мое спящее после ночной
смены в клубе тело, приговаривая неестественно высоким, срывающимся
голосом:
— Арсений, Арсений, просыпайся, там дяде плохо, помоги, Арсений,
Арсений! — и так вот нудно, монотонно, без пауз и промежутков. —
Арсений, Арсений…
— Да что ж это такое... — Подавив зевок, я присел на диване,
убедился, что в очередной раз дрых одетым, и с максимальной жалостью
выдавил: — Ну, Мария Федоровна, вы же знаете, я только с ночи…
— Знаю, Арсенчик, извини… но я не знаю, что делать! Дядя там
хрипит, хватает ртом воздух, в постели мечется... — Она более активно,
чем обычно, сопровождала речь соответствующей жестикуляцией. — Мне так
страшно…
Ее выпученные, как у затисканного хомячка, глаза смотрели на меня
со страхом и удивлением. Вообще-то органы зрения у нее всегда были
такими из-за какой-то там базедовой болезни, коей Мария Федоровна
почему-то сильно гордилась и которая придавала лицу женщины постоянное
испуганно-озадаченное выражение, а также привносила некоторую
суетливость в поведение. Собственно, поэтому особого значения ее
трагическому выступлению я придавать не стал, однако старика, хрен с
ним, решил посмотреть — ни разу ж дома у соседа не был. Хотя что
делать с Палычем, я особо не представлял. Если, со слов Марии
Федоровны, все действительно так плохо, то толку с меня будет — как с
зонтика на Перл Харборе. Но все же я поднялся с дивана, выковырял
из-под него тапки, быстро их напялил и с полной готовностью к
реанимационным мероприятиям двинулся к соседу.
— А чего «скорую» не вызывали?— поинтересовался я, проклиная свою
привычку оставлять дверь по возвращении домой открытой.
— Ты знаешь, Арсенчик, дядя ведь на учете в психдиспансере, —
затараторила соседка, пропуская меня вперед. — Ну приедут, ну что
скажут: псих, придуривается, припадок. Знаю я этих врачей…
Ага, ну конечно, а я этих внезапных племянниц тоже знаю. За
последний год Палыч основательно сдал. Сколько ему там… восемьдесят с
чем-то вроде? А тут вдруг откуда ни возьмись — на тебе! Племяша
нарисовалась! Заботливая, словно курица-наседка. Все, конечно,
правильно делает: и в магазин сбегает, и приберется, и приготовит, и,
может, даже постирает, — чем черт не шутит. Но к врачам дядю — ни-ни!
А то мало ли — вдруг подлечат ненароком, потом еще год с ним возиться.
Ну, уж нет! Подобные сроки в ее план «Барбаросса» явно не входили.
Квартирный вопрос надо решать быстро. И вот, Мария Федоровна, судя по
всему, халявное жилье движется на вас с неотвратимостью локомотива, а
я по-прежнему буду ютиться в съемном. Эх! Жаль, у меня такого дяди
нет. Завидую!
Квартирка у Палыча была, конечно, не фонтан, зато трехкомнатная.
Запах ветхости, традиционный для таких апартаментов, с радостью
бросился туманить мой и без того сонный организм. Коридор запомнился
допотопными совковыми обоями, половиками, цвет которых, наверное,
затруднительно было установить даже при покупке, покосившимися
антресолями и каким-то измученным пытками гибридом лавки с тумбочкой
для обуви. Всем своим видом это извращенное создание рук человеческих
говорило: «Не садись на меня, если в тебе больше двадцати килограммов,
— я развалюсь. Хозяин, прошу, не выкидывай меня — я еще пригожусь».
Валявшийся неподалеку добротный металлический язычок для обуви
выглядел угрожающе.
Мария Федоровна провела меня в комнату, которая, судя по наличию в
ней телевизора, являлась залом. Леонтий Палыч лежал в одних семейниках
на конгломерате из подушек и одеяла, скомканных на кровати в дальнем,
самом темном углу помещения, и шумно хрипел. Дышал он часто,
прерывисто, синюшные губы жадно хватали воздух, а глаза, казалось,
бешено вращались под закрытыми веками. Старик с ног до головы покрылся
липким холодным потом, и еще от него исходил просто невыносимый
тухло-сладковатый запах, который поневоле вызывал под ложечкой вполне
ощутимые спазматические волны. С тех пор как я видел старика в
последний раз, а это было больше месяца назад, Палыч сильно исхудал,
черты его лица заострились, а кожа приобрела какой-то землистый
оттенок.
— И давно он так? — Я спрятал лицо в ладони, якобы задумавшись, и
дышать старался через рот, но запах прошибал насквозь.
— С полчаса. Поначалу спал спокойно, правда, очень долго. В это
время он кушает обычно. А потом как захрипел, как заметался — вон,
постель всю взбил. И пена ртом пошла, красненькая.
Обычно в таких ситуациях стариков окружает целый арсенал пилюль,
таблеток, порошочков, скляночек с микстурами, отварами, а также
бабки-шептухи, вооруженные охапками сушеных целебных трав и мышиным
пометом. Леонтий Палыч же всех этих радостей предсмертного одра был
начисто лишен и героически коротал последние часы в гордом
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});