— Maman!
— Да-да, у тебя разгульная натура, — с нажимом повторила Элоиза, — которую ты унаследовала от отца. Я знаю, что он тебя поощрял. Например, поддерживал твое стремление к изучению иностранных языков. Вот уж никчемное, я бы даже сказала, неприличное занятие для девушки из хорошей семьи. Ну зачем, спрашивается, воспитанной девушке латинский язык?
Софи пыталась что-то ответить, но Элоиза предупреждающе подняла руку:
— Как только ты станешь графиней, у тебя не будет времени предаваться таким бесполезным увлечениям. Нужно будет вести большое хозяйство.
Внезапно Элоиза вспомнила, что забыла сказать что-то важное.
— Не понимаю, почему ты отказала Фоуксу? Если бы ты вышла за него, то слухи в одночасье бы прекратились и репутация твоя не пострадала бы. Никто не верит, что он без твоего поощрения решился на такое. — Последние слова маркиза произнесла с откровенной горечью, а по ее шее вверх поползли угрожающие красные пятна.
— Предложение Патрика Фоукса я принять никак не могла, — возразила Софи. — Ведь он сделал его только потому, что нас застала леди Престлфилд. К тому же он повеса, и его поцелуи ничего не значат.
— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь, — фыркнула маркиза. — Как это так, поцелуи ничего не значат? Было бы замечательно, если бы моя дочь была такой же скромной, как я. И потом, какое имеет значение, повеса Фоукс или не повеса? Повеса может быть таким же хорошим супругом, как и любой другой мужчина. К тому же у него огромное состояние и титул — что тебе еще нужно?
Софи внимательно разглядывала носки своих изящных туфель. Устойчивой антипатией к ловеласам она во многом была обязана любимому папочке, который имел обыкновение волочиться за любой прибывшей в Лондон француженкой. А с учетом известных событий во Франции в последние семь с лишним лет он был этим очень занят.
— Хотелось бы выйти замуж за человека, который будет меня уважать, — заметила она в виде оправдания.
— Уважать тебя? В таком случае должна тебе сказать, что методы достижения этой цели ты выбрала не самые разумные. — Элоиза недовольно скривила губы. — Я почти уверена, что вряд ли в Лондоне найдется джентльмен, который бы не считал тебя доступной кокеткой, если не хуже. Когда я выходила в свет, о моей скромности слагали стихи. Но тебе, я думаю, это не угрожает. И вообще, — с горечью проговорила Элоиза, — мне кажется, ты полностью папина дочка — оба вы как будто сговорились сделать меня посмешищем всего Лондона.
Софи еще раз глубоко вздохнула, но это не помогло — веки начали покалывать наворачивающиеся слезы. Заметив это, Элоиза смягчилась:
— Я не хотела быть резкой, Софи. Я только пыталась предупредить. В лице графа Слэслоу ты приобретешь замечательного супруга. И потому прошу: пожалуйста, не рискуй. Помолвку можно легко расстроить.
Вся злость, какая была у Софи, мигом испарилась. Она почувствовала себя виноватой. Демонстративное внимание, оказываемое отцом француженкам, доставило матери много неприятностей, и вот теперь Софи, сама того не желая, способствовала тому, что, помимо сплетен об отце, в свете начали распространяться сплетни и о ней, его дочери.
— Я никогда не хотела огорчать вас, maman, — произнесла она тихим голосом. — Тогда, когда леди Престлфилд вошла в гостиную, где мы были с Патриком Фоуксом… словом, это было так неожиданно!
— Если бы ты была там одна, а не с мужчиной, то никаких неожиданностей бы для тебя не было, — заметила мать. Ее логика, как всегда, была железной. — С репутацией не шутят. Никогда я не могла себе даже вообразить, что мою дочь будут называть чуть ли не потаскухой, но именно так, Софи, о тебе и говорят.
С этими словами Элоиза повернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
Из глаз Софи брызнули слезы. Надо сказать, что резкие замечания матери она уже давно научилась оставлять без внимания, но прежде Элоиза никогда на нее не набрасывалась, как карающая фурия из греческой трагедии.
Сейчас мать задела ее за живое. Софи сама сознавала, что балансирует на грани приличия, — ее наряды были в Лондоне самыми смелыми, а манеры слишком раскованными.
Что же до скучных од, которые сочиняли в честь матери в пору ее молодости, так Софи их много раз слышала.
Среди тысяч девственниц, необыкновенно прекрасных,
Я замечаю лишь одну Диану, чьи волосы…
Да, волосы и у матери, и у дочери были одинаково золотистые, но у Элоизы они были собраны в узел на затылке. И ни единого завитка, ни единой выбившейся пряди. Прилизанные. А волосы Софи вились и непослушно выбивались из ленточек и заколок. Более того, Софи укоротила волосы по французской моде прежде, чем остальные лондонские дамы успели об этом подумать, и теперь, когда каждая молоденькая мисс уже подрезала кудри, Софи свои снова начала отращивать.
Как объяснить маме, что отказать Патрику Фоуксу было невообразимо трудно. Она этого не поймет. Несколько секунд Софи рассеянно разглядывала себя в зеркале, вспоминая бал у Камбер-лендов две недели назад, а затем села на кровать. На этом балу Патрик дал ей ясно понять, что она ему небезразлична. Исполняя причудливые фигуры котильона, она подняла глаза, встретилась с ним взглядом и… еле сдержала дрожь волнения.
Даже сейчас, только вспомнив его пронзительные глаза, проникающие куда-то далеко внутрь, куда до этого никто проникнуть и не пытался, она ощутила уже знакомое возбуждение. Что было потом? А потом весь вечер ее не покидал трецет, сердце отчаянно колотилось, а в коленях чувствовалась слабость. К десяти часам Патрику Фоуксу удалось сотворить с ней такое, чего она прежде и не воображала. Софи с нетерпением ждала момента, когда он неожиданно окажется рядом и можно будет снова встретиться с ним глазами. А развернувшись в танце, она мгновенно замечала его черные с проседью волосы в другом конце зала, и волнение усиливалось. За ужином, когда гости окружили небольшой круглый стол, среди шума и взрывов смеха ее сердце подпрыгивало каждый раз, когда он случайно чуть прикасался к ней рукой или ногой. По телу распространялся опьяняющий бархатный восторг.
Она танцевала с ним один раз, затем второй. Согласно этикету третий танец был равносилен объявлению о помолвке.
Второй танец был «Мальтийский хоровод», и большую часть времени они были разделены, сближаясь всего несколько раз. Во время этих сближений Софи не осмеливалась произнести ни слова. Она боялась, что Патрик догадается о легком вихре нежности, который каждый раз пронизывал ее тело, когда их соединяла очередная фигура танца.
А затем он, предложив отведать силабаба[3], взял ее за руку и повел из танцевального зала, и она последовала за ним без возражений. Идя по коридору, они свернули в тихую комнату, где почему-то было полно столов и стульев на тонких ножках. Патрик прислонил ее к стене бисквитного цвета и внимательно посмотрел сверху вниз. Единственным оправданием для Софи могло служить то обстоятельство, что ей ударило в голову эмоциональное напряжение последних часов бала. В ответ она озорно улыбнулась, то есть ее поведение было в точности как у распутной девицы, в этом ее матушка права.