время оккупации маленький Аркаша боялся другого, и эти страхи нормального, весьма сообразительного паренька сделали идиотом.
Несчастное детство
После того как мальчику исполнилось четыре года от роду, отец куда-то исчез и исчез навсегда. Началась война, он был призван на фронт, где погиб прежде того, как их родной городишко попал под оккупацию. О том, что отца не стало почти сразу после исчезновения, Аркадий Иванович догадался гораздо позже, лет так в 17 память подкинула ему сцену из прошлого. Однажды мать вернулась с работы бледная, трясущимися руками сжимая клочок бумаги, оказавшийся конвертом, не раздеваясь села за стол, распечатал его и стала читать вслух по слогам, иначе не умела, повторяя слова по два раза. После окончания этого занятия, не предвещавшего ничего хорошего, она просидела молча несколько мгновений, потом начала тяжело вздыхать, проводя по лицу ладошкой снизу вверх, сорвала с себя косынку, прорвались рыдания, и Таня, одетая, бросилась на кровать. Мальчик очень удивился её необычным поведением, в страхе забился в угол и тоже стал хныкать. Прибежали две соседки, у которых мужья тоже ушли на войну, начали её утешать, поить валерьянкой и прочее, но та не успокаивалась до тех пор, пока к ней не подвели сынишку. Она провела ладонью по его заплаканной щёчке, утёрла ему слёзы платком, улыбнулась в последний раз в своей жизни и замолчала.
Как они пережили оккупацию, Аркадий помнил смутно, но, судя по всему, пережили относительно сносно, то, чем Татьяна зарабатывала на жизнь, оказалось востребованным и во время войны. Ели они немного, даже умудрялись иногда помогать соседям, лишь в первую зиму пришлось туго, во время неё их коммунальная квартира опустела буквально на глазах, мужчины пропали ещё в середине лета, а старики, женщины и дети один за одним умирали от голода, холода и болезней. Одним солнечным январским днём не стало старшего из мальчиков, что годом ранее побили Аркашку, где-то через месяц умер второй. Примечательно, что сей факт не вызвал в нём ни малейшего сожаления ни когда он узнал об этом, ни много позже, помня о них всю жизнь.
Так или иначе, но люди в конце концов привыкли и к немцам, и к эпизодической стрельбе на улицах, и к их порядкам, не могли только привыкнуть к непрекращающейся череде смертей знакомых, родных и близких. Мать старалась не выпускать сына из квартиры после того, как чуть его не лишилась при выходе из бомбоубежища, точнее, после того как, людей не стали выгонять оттуда взявшие город немецкие войска, производя досмотры и сортировки. Мальчику тогда вдруг показалось, что мама его бросила, но он не заплакал, он вообще больше не плакал, он замкнулся в себе, совершенно перестав говорить. Года через два повторилось нечто подобное. Посреди дня, в то время как Аркаша спокойно сидел на полу в комнате и ждал, когда мама придёт с работы и покормит его, играясь деревянной машинкой без колёсиков, смастерённой ещё отцом, к нему ворвалась одна из немногих оставшихся соседок, мать одного из погибших мальчиков, схватила за ручку и потащила в чём был опять в подвал, служивший бомбоубежище. На дворе стояла тёплая майская погода, на небе ярко светило полуденное Солнце, деревья успели покрыться сочно-зелёной листвой. Как только мальчик выбежал на улицу, он услышал монотонный, протяжный, нескончаемый гул вдали, наступали советские войска. Город освободили почти без боя, лишь кое-где били танки, вспыхивали отдельные перестрелки, случайной жертвой одной из которых, по всей вероятности, стала мать Аркадия Ивановича Татьяна. Выйдя из своего убежища, люди радовались, обнимались и прочее, а мальчик тут же побежал домой и просидел в комнатушке, никем не замеченный, всеми забытый, без малого сутки.
На время его приютила, а, скорее, наоборот, та самая соседка, поселившаяся с ним в их комнате, потому что она оказалась просторней её собственной, в которую впустили какого-то мрачного мужика без обеих рук. Вот тогда-то Аркадию стало действительно тяжело. Его воспитанием никто не занимался, еду ему не готовили, не стирали, за ним не ухаживали, женщина перебивалась, чем придётся, где-то подрабатывала, куда-то бегала, дома почти не появлялась, а, если и появлялась, была нетрезвой, так что мальчик постоянно сидел запертым в комнате, ни с кем не общался, ел, что придётся (в основном соседские объедки и редкие гостинцы от приёмной «матери»), и в конце концов почти разучился говорить, время от времени сыпля междометиями или обрывками некогда усвоенных слов, а ведь ему исполнилось семь лет, и вскоре он должен был пойти в школу. Проводя таким образом большую часть своей безрадостной юной жизни в четырёх стенах, время от времени ему перепадало счастье выходить на улицу. Обычно это происходило в выходные дни, когда занявшая его жилплощадь женщина в редкие минуты досуга спохватывалась о нормальном развитии ребёнка. Однако, будучи не в состоянии его чему-то научить, подготовить к школе, или просто вследствие объяснимого желания отдохнуть, выпускала того во двор, одевая в ставшие совсем коротенькими, не налезавшими на повзрослевшего мальчика заношенные шортики, маечку, сандалики, носочки или курточку, свитерок, штанишки, ботиночки, чтобы он пообщался со сверстниками. Город потихоньку восстанавливали, весной и летом глаз радовала уцелевшая зелень, ещё более раскрасился пейзаж осенью, кое-где побитые дома заштукатурили, так что даже для тех времён очень бедный вид Аркаши вызывал неприятные ощущения у ровесников, и особенно когда наступила зима (он выходил в старом детском пальтишке с рукавами чуть ниже локтя, разлезавшемся по швам). К тому же тот частенько лишь мычал в ответ на какой-нибудь задиристый вызов, глупо улыбаясь, вследствие чего был неоднократно и жестоко бит. Очень худой от постоянного недоедания и высокий для своего возраста, он стал прекрасным способом самоутверждения для дворовых мальчишек, которые все поголовно росли без отцов, некому было научить их самоуважению и вселить в них уверенность в себе. Однако и этот период в жизни Аркадия продолжался недолго, всего полтора года.
Надо сказать, муж воспитывающей его женщины находился на фронте с начала войны и умудрился там пробыть без ранения три с половиной года, что и поддерживало её не только в стремлении выжить самой, но и сберечь ребёнка, который хоть и казался хрупким в сравнении с собственным, в отличии от него остался в живых. Но в конце концов и эта единственная веточка, за которую та держалась все эти годы, была сломлена. Женщина часто и помногу писала мужу о своей жизни, и пусть письма её не всегда достигали адресата, он всё равно знал достаточно, в том числе о смерти сына