Читать интересную книгу Золотое Дѣло - Игорь Сапожков

— Если один умный человек, что то сконструировал, другой умный человек, всегда сможет это переконструировать!

Бывало дед, на индивидуальный заказ или для близких друзей, делал редкой красоты браслеты и ожерелья. Своеобразной чеканки и полировки золото, блестело будто было усыпано сотнями крошечных алмазных осколков. В частности он собенно гордился парой обручальных колец, которые изготовил для глазного хирурга профессора Кальфы и его невесты, приехавших к деду в артель из самой Одессы. Они сняли два люкса в гостинице «Рояль» и жили там неделю, пока ювелир не закончил работу. В пятницу вечером, чтобы поглазеть на знаменитого хирурга и его красавицу невесту, у синагоги собрался весь город. Получив кольца, Кальфа с невестой счастливо отбыли обратно в Одессу, а извозчики ещё долго болтали, что профессор отвалил Давиду за кольца, пять с половиной косарей.

Одним из любимых занятия Захара, было листать старый дедушкин альбом. Мальчик выл очарован рисунками, каждая следующая страница открывала для него новый мир. Здесь были затейливые узоры и причудливые надписи странными буквами, фрагменты домов и эскизы целых зданий, экзотические фрукты и необыкновенная одежда, старинное оружие и диковинная посуда. Отдельная часть альбома выла посвящена хитроумным формулам и записям. Иногда дед садился рядом с внуком, тогда каждый рисунок или иллюстрация превращались в захватывающую историю.

Днём в лавку приходила мама. Она приносила обед — обязательно горячий куриный суп или бульон, компот — летом из ягод, зимой из сухофруктов, домашнее ванильное печенье. Обедали прямо в лавке, дед упрямо твердил, что для хорошей репутации фирмы, хозяин неизменно должен находится в мастерской. Если во время обеда, в лавку заходили посетители, их всегда приглашали к столу. Однажды в «Золотое Дѣло» зашёл управляющий обувной фабрики «Большевичка», розовый, как окорок, товарищ Опанасенко. Он был одет в застиранную косоворотку, расшитую замысловатыми узорами и кепку-восьмиклинку, чудом державшуюся на его выбритом до блеска затылке. От него тёрпко пахло резиновым клеем и английской ваксой. На ладони управляющего, лежали два золотых, обручальных кольца, он любовался ими и цокая языком приговаривал:

— Отличная робота, товарищ Пандир, — обратился он к деду, — вот теперь моя Любаня будет довольна… Блестят красиво и похожи друг с дужкой, как две капли горилки! Ну да…

Опанасенко рассчитался с дедом за работу, но почему-то не уходил, переминался с ноги на ногу у двери.

— Может хотите перекусить? — спросила его мама, которая в это время уже собирала со стола посуду.

— Спасибо хозяйка, печенье уж больно аппетитно пахнет.

Мама налила ему кружку компота, положила на тарелочку несколько печений.

— Угощайтесь пожалуйста!

Опанасенко быстро съел печенье, собрал пальцами крошки с тарелки и одним глотком махнул компот, а потом вытерев рукавом губы, неожиданно спросил у мамы:

— Ну вот вы евреи… Откуда вы взялись? — в лавке повисла тишина, — хм, вот например турки из Турции, китайцы из Китая, мы украинцы з Украины, разумеете?

— Тогда мы из Торы! — сказала мама и печально улыбнулась. Опанасенко задумался на минуту, силясь понять ответ, затем многозначительно произнёс:

— Ну да… Я было подумал из города Кишинёва, — и добавил, почесав ногтями блестящий затылок, — а обратно, у вашу Тору, не тянет вернуться?

— Наверное тянет…

В конце рабочего дня, дед собирал со столов все инструменты, протирал их специальной бархатной тряпочкой, иногда смазывал машинным маслом и складывал в большой ящик, светлого, некогда полированного дерева. Ящик состоял из нескольких съёмных ярусов, где для каждого инструмента имелась своя ложбинка. Инструменты были предметом любви и гордости дедушки. Иногда ему просто нравилось держать их в руках, в такие минуты его взгляд замерев, упирался в видимую только им одним точку, в седой бороде блуждала добродушная улыбка. Казалось он вспоминает что-то дорогое и очень приятное…

Ювелирная лавка примыкала к дому, где жила вся семья. По пятницам, после обеда, Захара отправляли в пекарню Гройса за халой, дед и папа приходили домой пораньше, переодевались в субботние сюртуки и шли в синагогу. За ними шагал Захар, держа за руку маму. Домой возвращались поздно, мама зажигала свечи, дед ломал халу, отец разливал вино, все неспешно ужинали. Потом дед рассказывал, как в 1898 году, со старшим братом Яковом, они путешествовали в Палестину, как добрались до Турции пароходом, затем брели пешком, как настоящие дервиши, через Сирийское Королевство, как полумёртвыми их нашли в пустыне бедуины, как в самом конце их длинного путешествия, они всё-таки узнали… У Захара никак не получалось дослушать историю до конца. Под монотонный голос деда его веки тяжелели и он засыпал, положив голову на колени матери.

В первую же бомбёжку погибли родители и дедушка. Немецкая авиабомба угодила в дом, когда Захар сломя голову нёсся из пекарни, прижимая к груди тёплую халу. После бомбёжки, уютный зелёный городок, превратился в руины. Со стороны почти полностью разрушенного костёла, разносился мрачный колокольный звон. В воздухе лениво парили крупные хлопья седого пепла. Из разбитой колонки под напором текла вода, собираясь в ручей, она смывала с брусчатки обгорелые головешки и несла их вдоль тротуара. Между развалинами бродили подавленные горем и страхом люди, Захар сидел на груде камней, что осталась от дома и мастерской. На его потемневшем от копоти лице, блестели крупные слёзы. Он медленно встал, прошёл между дымящимися досками к чудом уцелевшему обеденному столу и положил на него остывшую халу. Потом он будто в забытье кружил вокруг того, что раньше было его домом. На пепелище тлела искорёженная вывеска — всё что осталось от артели. От высокой температуры жестяные буквы деформировались, а краска с них и вовсе слезла.

Ноги сами по себе вывели его к синагоге, где толпилось к удивлению много народа. Люди жались к этому вросшему стенами в землю ветхому зданию, будто оно могло защитить их от неизвестного будущего. После бомбёжки осыпалась штукатурка, из под неё гордо сверкала остатками позолоты, замурованная по указанию Пацюка, Звезда Давида. Земля вокруг была усыпана осколками стекла в которых беспечно резвились солнечные лучики. У самой двери на верхней ступеньке, в мятом отцовском таллесе, сгорбившись стоял сын раввина Зимберга, тот самый, что когда-то спас Тору. Вполголоса, едва шевеля обветренными губами, он пел «Ерушалайм спаси своих детей». Потом он толковал людям, что в Талмуде сказано, как щит в форме шестиугольной звезды, которым владел Царь Давид, множество раз спасал от врагов, да спасёт он и его детей, амен…

Солнце медленно пряталось за стенами синагоги, что бы на другой стороне земли взойти над Иерусалимскими Холмами. К концу дня толпа вытолкнула Захара на перрон разрушенного вокзала, где шла посадка на поезд. Состав был забит до предела, даже на крыше сидели люди с мешками и баулами. Мальчик стоял и равнодушно смотрел, как десяток мужчин расталкивая локтями друга, пытаются влезть в переполненный вагон. Вдруг прямо напротив него остановился огромный милиционер:

— Захарка, це ты? — нагнулся к нему Цыбуленко.

— Я, дядя Василь!

— А где папа, где дедушка? — Захар опустил голову.

Цыбуленко положил ему на плечо свою здоровенную ладонь, задумался на несколько секунд и решительно сказал:

— Иди за мной хлопчик, только быстро!

Они пошли вдоль эшелона и остановились у санитарного вагона, выкрашенного в белый цвет. Милиционер подсадил Захара, а следом за ним и сам, уверенно влез вовнутрь. Через пыльные окна, в вагон едва пробивались, солнечные лучи. Внутри пахло медикаментами, все полки были заняты раненными. Рядом с одной из них, молоденькая медсестра, поила солдата водой из битой, эмалированной кружки. Захар подошёл к ней:

— Давайте я вам помогу… — медсестра улыбнулась и передала ему кружку.

— Бидон в тамбуре, напои пожалуйста Корякина с 4Н и Самохвалова с 11В.

Оставив Захара с солдатами, Цибуленко подошёл к доктору. Они тихо говорили, изредка поглядывая на Захара, затем крепко пожали друг другу руки. В это время раздался протяжный, жалобный гудок и состав резко тронулся. Милиционер встретился глазами с Захаром, улыбнулся, махнул рукой и ловко соскочил на перрон…

За окном лесистые, зелёные холмы постепенно сменялись степными равнинами. Захар брался за любую порученную ему работу, он помогал ухаживать за раненными, разносил еду, выносил мусор, прибирался в вагоне. Вечером, когда у него бывало свободное время, Захар садился у окна, пил жидкий чай и не моргая смотрел, как за окном мелькает пустая земля.

Рядом сидел дедушка Давид:

— Захарка, не сутулься, — его почти невесомая рука, лежала на плече мальчика, тёплый голос согревал самую душу. Дедушка продолжал ту самую историю.