стояла оглушительная тишина. После чего зал принялся неистово аплодировать.
– Этого не было в сценарии. – Проворчал за сценой заслуженный факир Феодор Гурт. – Понаберут по объявлению. Как тут работать? С дороги. – Факир отпихнул перегородившего путь клоуна и отправился к кулисам, на ходу натягивая самую обворожительную улыбку.
– Жители Социума! Приветствуйте заслуженного факира Феодора Гурта! – Зал ревел.
– Вот это я понимаю. – Протянул факир. Алекс отвлекся на свои мысли и пропустил большую часть фокусов заслуженного факира. Когда он вновь вернулся к представлению, Феодор Гурт все также обворожительно улыбаясь манил кого-то рукой с первых рядов. На арену неуклюже протискивался кудрявый парень в клетчатой рубашке.
Глава 2. Два Альберта
Альберт вырос в небольшом блоке и не привык к вниманию, но все знали, что он странный малый – тихоня и мечтатель, да к тому же маменькин сынок, сторонящийся всех кроме собственной бабки. Об остальном могла рассказать только альбертова медицинская карта. И доктор, утешавший молодую плачущую мать. Одна лишь старая Анна не принимала никаких диагнозов, и это работало.
– Берт, оторвись от экрана, ты смотришь запись циркового шоу уже второй раз за день. Лучше потренируйся в сборке мебели. В самом деле, тебе уже пятнадцать. А мы с Марией не вечны. Когда-нибудь тебе придется найти кого-то. Кого-нибудь, понимаешь?
– Кого-нибудь когда-нибудь! Ба, в твоих словах уже целых два «нибудь», а можно я оставлю только «будь», а «ни» выброшу? И… «будь..ем» жить вместе еще сто лет.
– Ах, милый, так не «будь…ет». Точнее, так не бывает! И не смей отвлекать меня от серьезного разговора своими играми!
– Но, Ба, сборка мебели – ужасно скучное занятие. Две доски, доска, доска, не кровать, а так… тоска.
– Альберт! – Анна рассмеялась. У ее внука какое-то особенное восприятие слова. Буквы представлялись ему увлекательными игрушками, из которых можно смастерить все, что угодно. Это и пугало, и восхищало. Он почти все время один. Анну страшила мысль, что Альберта – нежного, чувствительного мальчика, совсем не впитавшего в себя жестокость, а ведь они с Марией старались, не проявляя должного усердия, но старались, ждет судьба изгоя. До чего же сложно воспитывать мужчину без мужчины! Да, он недостаточно, ладно, себе можно не врать, он совершенно не жесток и не может постоять за себя. А преданные ему женщины не всегда будут рядом. В тайне Анна надеялась, что мальчик несмотря на все его странности, встретит хорошую девушку и полюбит ее. Разумеется, она и под пытками никому не рассказала бы об этом своем неуместном желании, поскольку официально было доказано, что никакой любви нет. А уж для таких, как Альберт и подавно. Оставалось только вздыхать и украдкой разглядывать замасленную выцветшую картонку, на которой с трудом можно было разглядеть улыбку кудрявого черноволосого военного в красивой форме с небесно-голубыми прямоугольничками. Его улыбку.
– Ба, а когда мама придет, мы посмотрим какой-нибудь старый фильм? – Анна нахмурилась, пряча мечтательное выражение лица. Еще пять секунд назад ее можно было принять за двадцатилетнюю девушку. И так оно и было. Если смотреть при правильном свете и под неправильным углом зрения, позволяющим воображению хотя бы на короткий срок властвовать над роговицей.
– Сначала покажи мне, что вы вчера собирали в лектории. Тебе ведь задали домашнее задание, не так ли?
– Не! Так! Задали ли… Хм, надо вспомнить…
– Альберт, прекрати дурачиться!
Как ни пыталась Анна выбросить из головы тревожные мысли относительно будущего внука, страх, видимо, засел настолько глубоко, что постоянно напоминал о себе, то резким уколом в грудь, то онемевшей ладонью. Опасениями она изредка делилась с Марией, но та слишком уставала, обеспечивая семью. Одиночество, разумеется, перекрывало ей путь наверх. Ни приличной должности, ни переезда в блок попросторней ждать не приходилось. Мария старалась. Видит ее вечная небесная тезка, она старалась. Ей даже иногда удавалось сделать так, чтобы какой-нибудь мужчина из цеха или соседнего блока пригласил ее пообедать вместе. Она надеялась когда-нибудь избавиться от репутации одиночки, что черным пятном расползлась по ее жизни. Но противоположный пол соглашался помочь не всегда. Зачем она им? А ее больной сын? Некоторые нравы не меняются. И никаких «когда» или «нибудь». Мария вздохнула, погружаясь в горько-сладкие воспоминания.
* * *
– Не будь такой недотрогой. Ну же, Мари, в этом нет ничего дурного. Ты так красива…
– Ал, убери руки. Не надо, прошу тебя. Ты же не любишь меня, так нельзя.
– Глупышка! Я, может, и не люблю тебя, но лишь потому, что не верю в сказочки, которые рассказывает твоя мать. Нет никакой любви, понимаешь? Нет! Ну, давай, всего один поцелуй, а потом ты привыкнешь.
– Я сказала тебе, я не хочу так! Не хочу. И не смей ничего говорить про мою мать. И любовь не выдумка! И я… я не собираюсь привыкать к тебе!
– Да ты уже… почти привыкла. Неужели тебе не нравится, когда я делаю так? Вижу, нравится. А так? И эти твои волосы. Мои маленькие пружинки…
Мария вспыхнула. Прошло пятнадцать лет, а она никак не могла забыть ту единственную ночь, когда позволила. Позволила ему, нет, позволила себе поверить, что поступает правильно, так, как велит сердце. Бедная Мария тогда не знала, что не у всех людей есть сердце. У Альберта Старшего не было ничего кроме бесконечно холодных синих глаз. Именно они и заставили ее застыть у входа в обучающий лекторий, когда, случайно обернувшись, она поймала его взгляд. Она всегда любила этот цвет. Грозового неба в августе. Она видела его над головой отца на старой фотокарточке, и после за окном, когда кричала и кричала, задыхаясь от боли. А потом кричал он. Громко, испуганно, обвиняющее. Он оглашал воплем зной Ильина дня. Будто вопрошал «Как ты могла?». Голый, сморщенный человечек. Наверное, тот, другой был прав. Нет никакой любви. Только привычка страдать.
* * *
– А–а–а! Моя рука!!! Не надо, прошу Вас! Я, я cделаю все, что угодно! Пожалуйста! Я никогда не буду мешать детям! Я никогда не буду играть в слова!
Зал умирал от хохота. В центре красного бархатного круга стоял зеленый футляр. Из отверстий, проделанных в нем, торчала кучерявая голова и клетчатая рука. Феодор Гурт, маг, иллюзионист в третьем поколении, отродясь не видел такого придурка. Этот малый орал так, точно и в самом деле поверил, что достопочтимый Гурт оттяпает ему руку своей волшебной пилой. Опытный циркач тянул время, позволяя зевакам распространить момент его славы во всеобщей сети. Щелкали кнопочки портативных устройств. Публика стонала. Доброволец, казалось, вот-вот потеряет