Читать интересную книгу Юридическая психология. Социальная юриспруденция. 2 том - Екатерина Самойлова

В. В. Розанов из двух отцов сексологии и пенитенциарной психологии Огюста Фореля и Ричарда Краффта-Эббинга (последний был еще и психопатолгом) явно предпочитал Фореля. И, прежде всего за то, что Форель деликатно (в отличие от Краффта-Эббинга) относился к сексуальным перверсиям. Так, Форель, который сначала написал «Половая жизнь муравьев» и «Тюрьмы муравьев», а уж потом «Половой вопрос», полагал, что «нет человеческой перверсии, которой не было бы у животных», и что «однополая любовь – признак нормальных отношений всех живых тварей». Краффт-Эббинг, как известно, только в последнем издании «Половой психопатии» (36-ом!) исключил большую часть «однополой любви» из психической патологии, перестав рассматривать как извращение полового чувства. Но, для Фореля даже каннибальство было нормой (для представителей определенного этноса). В. В. Розанов хорошо знал человеческую историю. Поэтому и скотоложство для него не было чем-то шокирующим. «Чего же тут стыдиться?! Даже Христа католики символизируют в виде ягненка, а мы Святого Духа – в виде голубя» (В. В. Розанов. «Люди лунного света»). Любая любовь, на кого бы она ни бы направлена, есть по Розанову, акт духовный. Думать о половых отношениях иначе, равносильно – размышлять как работает кишечник.

Что же касается пенитенциарной однополой «любви» (мужеложства), то это акт самого жестокого насилия именно над духовностью человека. Человека в прямом смысле опускают до положения животного, над которым более сильный самец (в страхе – sic!) берет верх. Эсхил, горец, отец трагедии, взял для своего жанра слово как раз обозначающее сложные отношения вожака стада горных коз с претендентом на его место. Tragedia – древнегреческое слово, выделяющее «жанр» козлиных отношений – старого и молодого козлов. Он состоит из трех актов. Первый акт: вожак стада совершает попытку изнасиловать юного претендента. Если это ему удается, он еще на долго остается вожаком стада (другим молодым козлам этот акт служит хорошим уроком). Второй акт (если не удается первый): вожак вступает в схватку не на жизнь, а на смерть, отстоять свой титул. Если он проигрывает схватку, то наступает третий акт: старый, избитый и пораненный бывший вожак в точном смысле слова поет козлиную песнь (tragedia – козлиная песнь) и, закончив, бросается в пропасть. Поет «трагедию» и «опущенный» молодой претендент и также бросается в пропасть. Он никогда не остается в стаде. В противном случае его будут «иметь» сверстники. И. С. Кон, в цитируемой книге, толкуя о гомосексуальных отношениях у представителей разных этносов, не принявших путь цивилизации, на наш взгляд романтизирует латентную борьбу вожака клана и старшего поколения с подрастающим поколением (и у «диких» народов все те же тургеневские отношения отцов и детей!) как подготовку к инициации. На наш взгляд, ближе к истине все же Зигмунд Фрейд («Моисей – египтянин»), Владимир Евгеньевич Рожнов («Чуринга – тотемизм австралийских аборигенов») и Мишель Фуко («Surveiller et punir»).

Итак, мы выделили три вида «пенитенциарного материала», осмысление которого, на наш взгляд, позволит проникнуть к пенитенциарной психологии: формы протеста, формы издевательства, и формы любви (любовь в пенитенциариях в наше время встречает гораздо чаще в подлинном своем смысле слова, чем на «воле»). Всем трем формам характерна некая общая черта, носящая психологическое и психопатологическое название – вычурность. Этот термин появляется в состоянии социально-фрустрационном или как симптом психического заболевания. И здесь, пенитенциарная психология сегодня идет бок о бок с общей психопатологией (в понимании последней в духе Карла Ясперса). Если к нашему обществу первой декады третьего тысячелетия приемлем вполне the label: пенитенциарии без границ, то невозможно, порой, определить, что первично – общая психопатология или пенитенциарная психология? Поэтому будет логично обратиться к истокам пенитенциариев хотя бы для того, чтобы выделить одну из «мутаций» их изначальных институтов.

Самое точное определение первых пенитенциариев сохранилось в славянских языках. Это – острог. Первые пенитенциарии были места в городской черте, огражденные высокими и острыми, обтесанными кольями, глубоко вбитыми в землю – частоколом. Было и другое название острогов – мна-стыри. Дело в том, что остроги-мнастыри появились на землях славян задолго до проникновения греческого языка в нашу культуру. Поэтому вряд ли греческая monasterion – келья отшельника (у нас это, как известно, скит, ибо по древнеславянски отшельник – скиталец) имеет отношение к монастырям. Стырь – на многих славянских языках это вольный человек, живущий за счет разбоя. Вспомним Стыря, друга атамана Степана Разина, героев исторического романа Василия Макаровича Шукшина «Я пришел дать вам волю». Шукшин глубоко знал нашу историю. «Мна» – на древне- славянском: охрана, защита. Первоначальная функция (институт) острога – монастыря была защитить человека, совершившего то или иное преступление, от пострадавших или их родственников, ибо их расправа всегда была суровее наказания князя. В острог бежали добровольно, спасаясь от мести. Тогда преступники (как, впрочем, и всегда, в том числе и в наше время!), хотели и надеялись получить справедливое наказание за содеянное, по правде, а не месть разъяренной толпы. Преступление и наказание – одна из исконно русских проблем! История славянских народов знает достаточно много случаев, когда остроги, а потом отделившиеся от них монастыри, вновь объединялись и превращались в первоначальный институт. Достаточно указать на великое Соловецкое сидение, которое восемь лет не могла подавить карательная армия царя (там монахи, не принявшие реформу Никона плечом к плечу сражались со стырями полков Стеньки Разина и ставших вольными стрельцов). Генетическая память вещь серьезная и реальная не только у австралийских аборигенов. Современный пенитенциарный психолог должен быть хорошим историком. В наше время – не только своей страны.

В заключении выскажемся об одной, пока еще, гипотезе. По нашим данным, самый высокий процент преступлений среди женщин, в том числе и самоубийств, совершается в бальзаковском возрасте. Героини Бальзака («Одинокая женщина», «Покинутая женщина», «Евгения Гранде», «Кузина Бета», «Тридцатилетняя женщина») раздираемы страстями (выражение В. Шукшина). Этот возраст от 30 до 35 лет. Он физиологически никак не объясним, ибо до гормональной перестройки – климакса – минимум 10 лет. «Половой вопрос» в этой горячей точке биографии, по выражению выдающегося советского суицидолога Айны Григорьевны Амбрумовой, стоит на первом месте. Известный телесериал «Секс в большом городе» («сучки большого города», – по выражению одной из героинь) уловил значение полового вопроса у героинь, находящихся в бальзаковском возрасте. Так вот, все дело в том, что подавляющее большинство женщин в этом возрасте теряет половые ориентиры. Вспомним Анну Каренину. Ее tragedia в том, что никакой мужчина не в состоянии ее удовлетворить: ни Вронский-мачо, по понятиям. Ни муж, по закону. Женщина в бальзаковском возрасте – Сафо по духу и влечениям. Но, осознать это, и «воспеть», как великая лесбиянка, она не может…

И, в конце, психологическая загадка. Сборники прекрасных стихов Сафо сжигали в истории не раз (см.: Ama Menec. «A timeline of lesbian history»). А «Сонеты» Уильяма Шекспира – никогда!

Предисловие. «Iatros philosophos isotheos»

(Ippokratus)

Эта книга обдумывалась долгие годы. В пору, когда в нашей стране вообще не знали, что есть юридическая психология. А в мире никто не догадывался, что должна быть пенитенциарная психология, как раздел юридической психологии. Это, конечно, не значит, что в нашей стране практически не решались вопросы, входящие в компетенцию юридического психолога. Они решались, в том числе и успешно. Но – от случая к случаю, и разными специалистами. И не только психологами, но и социологами. Была и медицинская дисциплина, которая чуть ли не традиционно, со времен установления власти Советов, и господства коммунистической идеологии, претендовала на роль юридической психологии. Мы имеем в виду психиатрию. Но, понятия и методы психиатрии, экстраполированные на все общество, приводили всегда к одному и тому же результату – репрессии в отношении отдельных его граждан. «Социально опасный» больной – это «изобретение» красной психиатрии. И лично тов. П. Б. Ганнушкина, первого красного профессора. Благодаря Ганнушкину и наркому здравоохранения РСФСР, большевику Николаю Александровичу Семашко, в отечественную медицину был внедрен термин реабилитация, который имеет со времен спартанского царя Ликурга, а затем византийского императора Юстиниана только один смысл – восстановление в гражданских правах искупивших свою вину перед обществом и раскаявшихся преступников. «Реабилитация» больного или инвалида, будь – то ребенок или старик, логически вытекает из медицинской концепции Н. А. Семашко – П. Б. Ганнушкина. В этой концепции, основные заболевания – инфекционные, сердечнососудистые, нервные, психические, есть «пережиток царского режима» (см. «тронную речь» Н. А. Семашко). В стране победившего марксизма-ленинизма больные невольно приравниваются к преступникам, ибо считаются «виноватыми» в том, что заболели. Только «реабилитируя» себя перед обществом, они тем самым могут искупить вред, нанесенный обществу их болезнью. Такого не было даже в Спарте, жестоко обращающейся со своими немощными стариками, инвалидами и «неполноценными» новорожденными. До сих пор в нашей стране инвалиды (в том числе, «инвалиды детства»! ) и все, перенесшие тяжелые заболевания, должны пройти период реабилитации, как в других странах, отбывшие свой срок в местах заключения, преступники. Рядом с терминами, характеризующими больных в нашей стране, такими как «социально опасный» и «реабилитация», находится и термин принудительное лечение. И это касается не только недееспособных психически больных, наркоманов и алкоголиков. Больной с острым инфарктом миокарда, онкологический больной или «язвенник» точно также, по существу, коль попадает в клинику, обследуется и лечится принудительно.