стала осторожно рассеиваться. Осталась инициативная группа, состоящая из Петровича, Семеновны, двух бойких общественниц и старухи с лилиями. Туда же пригласили пенсионерку Хвостикову и красавицу Зиночку. Одну — как умудренную опытом специалистку по нечистой силе. Другую — как явно имеющую на существо с кодовым названием «дворовой» какое-то влияние.
— Скажите, Марь Михална… — осторожно начал Петрович. — А как понять, чего хочет дворовой? Вдруг мы расслабимся, а он… опять…
— Чтобы понять, позвать его надо…. Если не боитесь. Вреда сильного он не причинит, слабеет быстро в нашем мире. Сил-то поди осталось на одну заварку. Но все равно опасно… Мало ли, что у него на уме…
— Не боимся! — важно сказал Петрович, снова входя в образ сильного, смелого и решительного мужчины-защитника. — Правда ведь, дамы?
— Не боимся! — подтвердила защитница лилий. Справа и слева от нее встали еще две старухи-общественницы, готовые в любой момент ринуться в бой вслед за своей предводительницей. Семеновна взбила руками фиолетовые кудри, как бы готовясь принять бой. Зиночка тоже не боялась. Она поняла, что дворовой, кем бы он ни был, не обидит ее. А может быть даже поможет чем-то. Просто пока не совсем понятно как.
— Тогда приступим! Пойдемте ко мне! — Марья Михайловна Хвостикова распрямила плечи и повела всю ватагу за собой в подъезд. Открыв входную дверь, она жестом пригласила гостей в квартиру. Те уважительно разулись у порога и последовали в комнату.
Члены инициативной группы расселись вокруг круглого стола, покрытого изящной вязаной скатертью. Марья Михайловна, шаркая, удалилась на кухню и вернулась оттуда с подносом, на котором лежали сладости. Запахло пеньем, сухарями и прочими буфетными внутренностями. Затем на столе появились изящные, но уже видавшие виды щербатые фарфоровые чашки, тарелки с истершейся золотой каймой, заварочный чайник и вазочка с медом. А еще — блюдце с молоком.
— Давайте я вам помогу, за всеми поухаживаю! — обратилась Зиночка к хозяйке.
Она принялась разливать чай и раскладывать угощение, уделяя при этом подозрительно много внимания Петровичу и томно поглядывая на его пышные усы. Из-за ворота рубашки мужчины рвался наружу бойкий куст волос.
— Хвостом тут не верти перед женатыми! — еще в зародыше прервала интимную симпатию Семеновна. — Мы тут для дела собрались.
— Ах, так мне уйти? — процедила обиженная Зиночка. В этот момент тяжелый орехокол в форме крокодила спикировал на стол прямо перед Семеновной. Его металлические зубы угрожающе заклацали.
Марья Михайловна очередной раз проковыляла в комнату, неся в руках початую шоколадку в хрустящей серебристой фольге. Перестав, наконец, хлопотать, она заняла свое место за столом, усевшись на хлипкий стул с затертым бархатным сидением. Спинка стула тут же отвалилась. Присутствующие тут же вжали головы в плечи, с ужасом ожидая появления домового. Но Хвостикова только строго взглянула на них.
— Что вы так смотрите? Мебель старая, практически антиквариат. Сейчас уже такую не делают. С этими словами Хвостикова, кряхтя, подняла спинку стула и приладила ее на место. — Ну что, начнем? Зиночка, задерни, пожалуйста, шторы. Все готовы?
Лицо старухи в полумраке приняло серьезное и суровое выражение. Она деловито развернула фольгу, и, отломив несколько квадратиков шоколада, положила их на блюдце.
— Закройте глаза! — обратилась она к собравшимся. — Предупреждаю, нельзя открывать глаза до тех пор, пока я произношу заклинание, иначе он не придет. И еще — нельзя свистеть, только в случае прямой угрозы жизни. Строго-настрого запрещено. Поняли меня? — все закивали.
— Батюшка, дедушка, добрый наш соседушка, приходи на угощение, вот медок и есть варенье, дом храни от всяких бед, расскажи, в чем правды нет…
Она бормотала эти слова снова и снова, но они, видимо, не имели никакого эффекта. Присутствующие уже отчаялись и желали открыть глаза, когда по стулу вдруг со всей мочи стукнул орехокол-крокодил.
— Ты здесь? — уточнила Хвостикова. Дырокол снова грохнул об стол в знак согласия.
— Так ты говоришь «да». А как ты говоришь «нет»? — уточнила Марья Михайловна.
Дырокол снова подскочил и ударил по столу два раза. Удары стали чуть слабее.
— Ты явился, потому что зол?
Бах!
— Ты хочешь кого-то наказать?
Бах-бах!
— Защитить?
Бах!
— Мы должны его найти, и помочь?
Бах!
— Он живет в нашем доме?
Бах!
И тут же следом: бах-бах-бах!
Дырокол лег на стол, и больше не поднимался. Подождав минут пятнадцать, собравшиеся принялись обсуждать услышанное.
— Что скажете? — поинтересовалась Хвостикова.
— Моя версия: и да, и нет. Скорее да. Может быть, это человек, который жил тут недавно. Но переехал. Или жил недавно, но умер… — понизив голос, предположил Петрович.
— Это не один человек, а три, троица… — выдвинула свою версию Семеновна.
— Можно я скажу? Раз уж я его как-то по-особому чувствую? — попросила Зиночка.
— Я думаю, что три — это число, которое мы должны где-то найти. На него должен начинаться номер телефона, машины, квартиры…Что угодно.
Внезапную активность проявила защитница лилий.
— Я предлагаю зайти с другой стороны! — сказала она. — Вы ведь говорите, что дворовой — это человек, который умер здесь не своей смертью. При этом тут остались его родственники либо любимый человек. Так?
— Верно! — подтвердила Хвостикова.
— Итак, по некоторым признакам мы понимаем, что дворовой — мужчина. Не просто же так он ухаживает за этой прости… меня Зиночка. Может, я плохо думаю о мужчинах, но я бы скорее поставила на любовь, чем на родственные связи. Наш дворовой скорее ухажористый, чем семейный. Дом был сдан в эксплуатацию около 35 лет назад. Значит, мы ищем пенсионерку, живущую в квартире, которая заканчивается или начинается на три. И у которой муж погиб не своей смертью.
— Да вроде не было таких. Не было молодых вдов. Я тут ведь в доме с самой сдачи и живу! — пожала плечами Хвостикова.
— И я не слышала! Не своей смертью умирали, конечно, но чтобы любовная трагедия… — вставила свое веское слово Семеновна. — Вот дворник у нас замерз в прошлом году в сугробе. Но что у него за любовь была? Разве что к водке. Она, родимая, его и погубила.
— А я когда была еще школьницей, как-то видела, что Авдотья Пантелеевна Котова букетик к дереву привязала ленточкой. Я ее спросила тогда, зачем она это делает, а она ответила, мол, своей единственной любви цветы несет. Глебу, Глебушке. И я тогда удивилась очень, ведь мужа у нее по-другому звали. Он, кстати, умер недавно. Но своей смертью, болел.
Вдруг защитница лилий ударила себя ладонью по лбу.
— Точно! Дуня и Глеб! Как я могла забыть… Глеб был местной звездой — видный, спортивный. А еще он умел каким-то образом примагничивать к себе металлические предметы, фокусы показывал с ними разные.