Читать интересную книгу Сен-Жермен - Михаил Ишков

Что полезного и поучительного можно извлечь из этой ускользающей биографии, россказней о чудесах, совершенных этим таинственным графом, об удивительных способностях и умениях, проявленных им в различных областях науки и искусства? Судя по воспоминаниям знавших его людей, таланты графа Сен-Жермена потрясали. Его игра на скрипке мало сказать, что завораживала публику. Его исполнение по богатству звучания приравнивалось к оркестру. Некий литовский барон, которому довелось слышать Паганини, воскликнул после концерта: «Это воскресший Сен-Жермен играл на скрипке в теле этого итальянского скелета!» В 1835 году восьмидесятилетний бельгиец после прослушивания «генуэзского маэстро» сказал: «Паганини соперничает с самим Сен-Жерменом».

Алхимик? Да, он оставил после себя труд, излагавший основы этой странной, смахивающей на колдовство науки. Однако общеизвестным фактом являются составленные им рецепты окрашивания тканей и особенно кож, с помощью которых он, как утверждают, сумел составить изрядное состояние. Современники отмечают его удивительный дар живописца, но ещё более поразительными казались используемые им краски. Выходит, что некто без роду и племени, не получивший достаточного образования (иначе об этом сохранились хотя бы какие-нибудь сведения), свободно разбирался в химическом анализе неорганических соединений, владел высшими секретами скрипичного мастерства, которое дается лишь исключительно тяжелым, ежедневным многочасовым трудом; искусно владел пером, слыл прекрасным художником… Когда и где он овладел этими искусствами? Неизвестно. Прибавьте поразительное знание языков — английским, французским, немецким, итальянским, португальским, испанским он владел в совершенстве. На русском, китайском, персидском, арабском, некоторых наречиях Индии умел изъясняться и писать. Был сведущ в латыни, древнегреческом, санскрите. Особое изумление вызывала его способность устранять дефекты в драгоценных камнях. Спустя столетие имя его стало священным для поклонников теософских знаний. Они считают его Адептом, Посвященным, повелителем Гималаев, Чоханом Седьмого луча.[10] Имя его с уважением произносилось многими выдающимися людьми…

Однако и врагов у графа Сен-Жермена хватало. Когда разговор касался этой таинственной личности, каких только эпитетов не доставалось на его долю. Шарлатан, проходимец, шпион, хвастун, лжец… И конечно, авантюрист высшей пробы!

Король авантюристов! Человек не без способностей, соглашались недоброжелатели, но и без твердых нравственных устоев. Чего стоит одно только скромное умолчание возраста. Да, он никогда не утверждал, что прожил сотни лет, но что можно ждать от безумца, заявлявшего, что был знаком с Иисусом Христом. Он, видите ли, предупреждал «лучшего из людей», что тот плохо кончит. Какова наглость! (Е. П. Блаватская, правда, настаивает, что граф Сен-Жермен всегда отрицал, что лично знаком «со Спасителем и его двенадцатью апостолами и порицал Петра за его дурной нрав»).

Он никого не напоминает? Скажем человека будущего? Оставим досужие рассуждения о машине времени — пусть этой темой занимаются фантасты. Но все-таки, кто он, граф Сен-Жермен? Так-таки талантливый мошенник? Или человек, который верил в осуществимость легенды о человеке, в великое предназначение каждого из нас? Стоит ли задавать подобные вопросы? Есть ли в них смысл? Сомневаюсь. Куда более ценным является художественное осмысление судьбы такой неординарной личности, попытка выявить подспудные силы, двигавшие его поступками. Вот в чем я уверен — в этом человеке жила искорка неведомого, в нем особенно ярко проявилась неохватная перспектива совершенствования, с помощью которой мы, надеюсь, сможем пробиться к пониманию высшего смысла истории, как формы существования человека во времени. Повторюсь — вопрос заключается вовсе не в том, до тонкостей ли соответствует ли вымысел реальному ходу вещей, все ли связи, поступки, места пребывания соответствуют изложенному в документах. Безусловно, факты есть факты, с ними непозволительно играть в прятки, но все же художественное их осмысление способно дать куда более важный результат, чем пунктуальное соблюдение соотношения были и небыли…

Его судьба трагична. Особенно тяжкими оказались юные годы. Смерть тоже явилась несвоевременно…

Часть I

Последний из Медичи[11]

Глава 1

Граф Сен-Жермен заехал в Экернфиорде[12] в начале июля 1788 года спустя четыре с половиной года после своей смерти. Он направлялся в Париж — дело было срочное, важное, но заставить себя миновать этот провинциальный городок, местное кладбище на задах церкви Святого Николая, где, как следовало из письма Карла Гессенского, его, Сен-Жермена, поместили в могилу, граф никак не мог. Как раз на первом участке — оттуда, писал старый друг, в хорошую погоду просматривается море, паруса рыбачьих и купеческих суденышек, а по ночам виден свет маяка у входа в залив… Так что лежать тебе будет удобно и светло, в конце письма пошутил Карл.

Граф, прочитав письмо, усмехнулся, сколько лет они знакомы, а тот до сих пор не знает, что Сен-Жермен никогда не любил и побаивался моря. Возможно, с той поры, когда его, семилетнего, везли в Италию в изгнание. Спасали от бдительного ока австрийского императора Леопольда I,[13] желавшего, в конце концов, обуздать норов этого венгерского бунтаря Франца Ракоци.[14] Его, малыша, погрузили на корабль спящим — завернули в плащ и пронесли в каюту. Утром налетела буря, и мальчик проснулся от грохота бьющих в борт волн. С каютой творилось что-то непонятное — стены то и дело пытались поменяться местами с полом и потолком. Его густо вырвало… Нет, о море можно было бы не упоминать…

Сен-Жермен добирался до Экернфиорде из Любека, где оставил свой экипаж и слугу. Всю ночь трясся в штульвагене[15] — сидел, завернувшись в плащ, посматривал в узенькое окошко, старался не обращать внимания на храп случайных попутчиков. Мелкие яркие звездочки заглядывали в окошко, помаргивали в кронах высаженных вдоль почтовой дороги деревьев. Словно напоминали о былом. Первым делом вспомнилась мать, о существовании которой его заставили забыть сразу, как только доставили во Флоренцию. О собственном имени тоже… Он был послушный мальчик. К тому же до судорог напуганный австрийскими драгунами, выстрелами, рассеченными трупами. Морем наконец… Он соглашался со всем, о чем его просил новый воспитатель, сын великого герцога тосканского Козимо III Джованни Гасто.[16] Покорно кивал и никак не мог справиться с постукивающими друг о дружку зубами.

Глаза сразу повлажнели. Граф аккуратно промокнул их батистовым платочком. Не стоило так глубоко забираться в прошлое. Что поделать, в этом он был неволен, до сих пор видел мать во сне и наяву, частенько цепенел от ощущения реальности её присутствия. Стоило повеять запахом прели, человеческого пота, которым пропитались матерчатые стенки пассажирского салона, или ощутить с дуновением ветра запах свежего, ещё не процеженного, молока, тут же комок подкатывал к горлу. Его память, что перезрелый персик, стоит тронуть пальцем, сразу начинает сочиться. Звездочка за окошком подмигнула — верно, верно… Следом граф погрузился в транс. Привиделся лесной проселок, сильная рука прижала его голову к земле. Ткнула носом в узенькую, оставшуюся от тележного колеса лужицу, оттуда густо тянуло гнилью… Он, семилетний мальчик, замер от страха, крупная дрожь пробежала по спине. Дядька Иштван погладил его. Мальчик чуть вывернул голову, искоса глянул вверх — по лесной дороге вразброд, легкой рысью проскакали австрийские драгуны. Все в белых мундирах. Лошади сильные, резвые, сытые… Сабли в ножнах. Офицер держал в руке пистолет, курки взведены. Этого он не видел, что курки были взведены, но почувствовал — так и есть. Далее к ясновидению начали примешиваться мысли… Церемониться с ним не будут. Стоит побежать, тут же получишь пулю в спину. Нет, офицер будет стрелять в воздух — эта мысль ясно и четко отпечаталась в сознании. У него приказ взять мальчишку живым. Вряд ли император жаждет смерти сына взбунтовавшегося Ракоци, ему нужен заложник. Вот об этом как раз следует помалкивать, откуда он родом, и кем приходится Ференцу, князю трансильванскому. Забыть напрочь, навсегда — так объяснил ему положение дел Джованни Гасто. Забыть мать, отца, братьев, сестру, собственное имя. Ты слишком мал, сказал опекун, чтобы разобраться, почему ты должен поверить мне на слово, но я умоляю тебя забыть. Все и сразу!.. Ведь ты же смышленый мальчик, правда? Сердце забилось гулко, наотмашь, грудная клетка была тесна ему, сосуду крови, средоточию души, источнику грусти, как уверяли его жрецы в Древней Мексике. Как-то полвека назад ему удалось заглянуть в церковную книгу, где была сделана запись о крещении Леопольда-Георга — или, по-венгерски, Липот-Дьердя, — состоявшемся в 1696 году, 26 мая. Вскоре ребенок умер — так что под своим именем, вздохнул Сен-Жермен, ему удалось пожить всего несколько лет.