Читать интересную книгу Петербург Достоевского. Исторический путеводитель - Лев Лурье

Но Петербург Достоевского – это не только духовный и литературный факт, но и вполне определенная часть современного города. Любой сведущий петербуржец легко назовет вам ее местоположение и границы. Это Петербург 1840-1870-х годов, редко посещаемый сегодняшними туристами, но удивительно хорошо сохранившийся (в отличие от диккенсовского Лондона, Парижа Гюго или Москвы Толстого, разрушенных бомбардировками Второй мировой войны и строительной лихорадкой ХХ века).

Анна Ахматова писала:

…Но, впрочем, город мало изменился.Не я одна, но и другие тожеЗаметили, что он подчас умеетКазаться литографией старинной,Не первоклассной, но вполне пристойной,Семидесятых, кажется, годов…

Петербург при Достоевском

Петербург времени Достоевского – пятый в Европе по населению (после Лондона, Парижа, Берлина и Вены) и самый большой в России город. Вот как менялась численность населения российской столицы в годы, когда писатель здесь жил.

Легко увидеть, что, в сущности, Достоевский обитал как бы в двух разных городах. С 1837 по 1849 год, в пору юности и молодости Федора Михайловича, Петербург рос, но очень медленно: за 12 лет в нем прибавилось всего лишь 17 тысяч человек.

После того, как писатель вернулся с каторги, он оказался в совершенно другом, гораздо более динамичном Петербурге. За двадцать лет численность его населения выросла больше чем наполовину – с 507 тысяч человек до 843 тысяч.

«Ни одна столица, ни один большой город Европы не представляет такого странного состава населения и такого наплыва чуждых элементов», – писал в 1868 году крупнейший русский статистик, старинный знакомый Достоевского, П. Семенов.

Результаты городской переписи населения 1864 года показали: 74 % мужчин и 59 % женщин, живших в городе, родились вне Петербурга. На 100 мужчин в городе приходилось 72 женщины. 60 % взрослого населения состояло из неженатых мужчин и незамужних женщин. Только 57 % мужчин и 47 % женщин были грамотны. Только 2,5 % составляли фабричные рабочие (6,5 % – чиновники и офицеры, 0,3 % – «лица, при богослужении состоящие»: священники, монахи, церковные служки, 3 % – учащиеся, 5 % – лица, занимавшиеся торговлей, 17 % – ремесленники – больше всего извозчиков, портных и сапожников, 20,5 % – прислуга, поденщики и чернорабочие, 6,1 % – солдаты, 9,7 % – «жены при мужьях», 18,6 % – дети при родителях).

Браков в Петербурге на душу населения заключали меньше, чем в каком-либо из крупных российских или европейских городов. Мужчины женились примерно в том же возрасте, что и европейские горожане, а вот петербурженки становились женами в гораздо более юном возрасте (28 % невест были моложе 20 лет, против 6 % в Вене и 8 % в Женеве). Рождаемость в городе была ниже, чем в любом российском городе, но выше, чем в большинстве западноевропейских.

Каждый третий родившийся ребенок – незаконнорожденный (больше, чем в Одессе, Киеве, Берлине, но меньше, чем в Москве, Вене, Париже). Смертность населения в Петербурге была значительно выше, чем в европейских столицах и крупных российских городах и ее уровень не уменьшался, а рос: каждый год умирал один из 24 горожан. В результате смертность в столице империи превысила рождаемость.

Вглядевшись в героев петербургских произведений Достоевского, мы заметим, что все эти одинокие, не имеющие корней в городе Девушкин, Мечтатель, Раскольников, Мышкин, Свидригайлов – не исключение здесь, а правило.

Петербург Достоевского – город нервный и пошлый. Впрочем, характер этой пошлости и этой нервности менялся.

1837–1849

Достоевский приехал в Петербург в 1837-м и жил в столице до1849-го, затем был арестован и в 1850-м отправлен на сибирскую каторгу. Время все убыстряющейся агонии полицейского абсолютизма Николая I, его «гнилостного брожения» (как сказал Ю. Тынянов).

Петербург царствования Николая I походил на театральную декорацию, построенную для моноспектакля: актером был сам император. «Ты был не царь, а лицедей», – вспоминал о нем монархист Федор Тютчев. И действительно, жизнь императора напоминала представление, в котором весь мир, а петербуржцы в особенности, выступали в качестве зрителей или массовки.

Французский путешественник Астольф де Кюстин в своих путевых заметках писал: «В Петербурге все выглядит роскошно, великолепно, грандиозно, но если вы станете судить по этому фасаду о жизни действительной, вас постигнет жестокое разочарование; обычно первым следствием цивилизации является облегчение условий существования; здесь, напротив, условия эти тяжелы; лукавое безразличие – вот ключ к здешней жизни».

Все, что было сценой для императора, отделывалось с необычайным тщанием. Николай I, военный инженер, во всем любил строгий порядок. Этому порядку подчинялось все: и только что законченные ансамбли Карла Росси, и тщательно уложенные торцовые мостовые Невского и Большой Морской, и казармы Семенцов и Рот, и безукоризненные перестроения гвардии на Марсовом поле, и тщательно обдуманные лично Николаем Павловичем мундиры военных и гражданских служащих.

Форма была даже у дворцовых мамок-кормилиц (благо император был счастливым отцом семерых детей): «головной прибор: кокошник, окаймляющий гладко причесанные волосы и сзади стянутый бантом широкой ленты, висящей двумя концами как угодно низко. Сарафан с галунами. Рукава прошивные».

Невский проспект, по которому проезжал на дрожках царь, должен был демонстрировать весь блеск Северной столицы. Полиция внимательно следила за порядком и опрятностью прохожих, дабы взор не был ничем смущен. «Однажды император Николай встретил француза, который по неведению или пренебрегая запретом курил чистейшую гаванскую сигару, со вкусом пуская плотные колечки дыма. Николай, по обыкновению, в одиночестве совершал свою прогулку на дрожках. Он велел французу сесть рядом, привез его в Зимний дворец и ввел в курительную великих князей. „Курите здесь, сударь, – сказал он. – Это единственное место в Санкт-Петербурге, где дозволено курить“».

Невский проспект был своеобразным подиумом, по которому, от кондитерской к кондитерской, фланировала праздная, по преимуществу мужская, публика. Как писал Иван Гончаров, задача столичного франта – «пройти весь Невский проспект, не сбившись с усвоенной себе франтами иноходи, не вынув ни разу руки из заднего кармана пальто и не выронив из глаза искусно вставленной лорнетки».

Огромная государственная машина, где служилый класс играл роль винтиков и шестеренок, только казалась идеально эффективной. Достаточно того, что Россия была насквозь пронизана коррупцией. Над страной нависал морок неизбежного всеобщего крестьянского бунта. И отец Федора Достоевского, и отец Льва Толстого – оба были убиты своими крепостными. Властная вертикаль, построенная Николаем, заржавела. Отданный могущественным императором приказ чаще всего исполнялся только формально.

Отполированные правительственные трассы Петербурга не имели ничего общего с городом Акакия Акакиевича и Макара Девушкина. Города «маленьких людей» как бы и не существовало, потому что государь там не появлялся.

На этом явлении двух непересекающихся миров построен рассказ «Скверный анекдот», в котором действительный статский советник неожиданно нагрянул на свадьбу «своего подчиненного, регистратора»: «…в очень ветхом одноэтажном, но длинном деревянном доме задавался пир горой, гудели скрипки, скрипел контрабас и визгливо заливалась флейта на очень веселый кадрильный мотив. Под окнами стояла публика, больше женщины в ватных салопах и в платках на голове; они напрягали все усилия, чтобы разглядеть что-нибудь сквозь щели ставен». Пребывание столичного чиновника в этом уездном мире заканчивается, естественно, полным конфузом.

Или мир Макара Девушкина: «Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все так в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте – Ноев ковчег! Впрочем, кажется, люди хорошие, все такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе, и о разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит, – умный человек! Два офицера живут и все в карты играют. Мичман живет; англичанин-учитель живет».

Официальный императорский мир почти весь сводился к «золотому треугольнику» между Невским проспектом, Невой и Фонтанкой. Здесь – императорские и великокняжеские дворцы, министерства, особняки вельмож, посольства. Но Достоевский – человек окраины.

И сам Достоевский, и большинство его героев принадлежали к тем, кого англосаксы называют «low middle class» – люди, не занимающиеся физическим трудом, находящиеся на самых нижних этажах чиновничества, «умственные пролетарии». Всю свою жизнь в Петербурге Федор Михайлович провел на границе между фешенебельными кварталами центра и трущобными окраинами: зафонтанная Московская часть, район, прилежащий к рынкам Садовой улицы, Лиговка.