Дворец Петра II – зеленое здание с трехэтажной центральной частью и двухэтажными крыльями. Оно построено в середине XVIII века неизвестным архитектором. Петр II – сын казненного царевича Алексея по приказу собственного отца, императора Петра Великого, не жил в этом дворце. Не желая находиться в городе, где был убит его отец, он переехал со своим двором в Москву.
Сейчас в здании располагаются филологический и восточный факультеты Петербургского университета.
Здание Двенадцати коллегийУниверситетская набережная, 7-9
Восточнее этих зданий, торцом к набережной, расположен знаменитый комплекс Двенадцати коллегий. Петр Великий заменил построенную по аристократическому принципу систему продвижения по службе, существовавшую в Древней Руси, на чиновничью иерархию, открытую для простолюдинов. Продвижение по карьерной лестнице теперь зависело не от знатности, а от профессиональной годности. Начал образовываться (особенно в Петербурге) класс чиновников. Двенадцать коллегий – центральных ведомственных учреждений – надолго стали остовом этой новой системы управления. Двенадцать их корпусов, соединенных двухэтажной галереей, были построены в 1724–1741 годах по проекту Д. Трезини. С 1835 года здесь помещается Петербургский университет, где учился герой романа Достоевского Родион Раскольников, а также Владимир Ленин, Александр Керенский, Владимир Путин и Дмитрий Медведев.
Памятник М. В. Ломоносову
За зданием Двенадцати коллегий – Менделеевская линия, названная в честь знаменитого химика, в 1857–1890 годах бывшего профессором Петербургского университета. В торце улицы, выходящем на набережную, – памятник основоположнику новой русской литературы и русской науки М. В. Ломоносову (1986, скульпторы Б. А. Петров и В. Д. Свешников). Достоевский, противник петровского культурного переворота, Ломоносова не любил и считал «мертворожденным дитем Петра».
Здание Академии наукУниверситетская набережная, 5
На углу Менделеевской линии и Университетской набережной в классицистическом здании с треугольным фронтоном и восьмиколонным портиком (архитектор Джакомо Кваренги) с 1785 по 1934 год помещалась Российская академия наук. Во второй половине ХIХ века Академия была мало популярна. Особенно возмущалась общественность, в том числе и Достоевский, тем, что академики забаллотировали Д. Менделеева, уже обладавшего мировой известностью. Но в 1876 году самого писателя избрали членом-корреспондентом Академии наук, чем он был весьма польщен.
Позже, в начале ХХ века, в этом же здании находился Пушкинский дом – хранилище рукописей поэта.
КунсткамераУниверситетская набережная, 3
С 1728 по 1775 год Академия наук помещалась в трехэтажном здании с башней, известном под названием Кунсткамеры (1718–1734, архитектор М. Г. Земцов). Кунсткамера – первый в России музей, созданный по указу Петра. Экспонаты музея, различные «монстры и натуралии», отражают представления основателя города о предмете научных исследований. Среди выставленного здесь – заспиртованные тельца младенцев-уродов, анатомические аномалии, чучела императорских собак, оружие. В трехъярусной башне – большой академический (Готторпский) глобус. Под ним – академическая библиотека, а сама академия занимала правое крыло здания. Здесь набережная переходит в стрелку Васильевского острова.
Вид с колоннады Исаакиевского собора на юг города
Теперь обойдем колоннаду по часовой стрелке. К югу от собора – Петербург Достоевского. Практически всю свою жизнь он прожил в треугольнике, вершины которого – колоннада, на которой мы находимся, и видимые с нее две высотные доминанты – колокольни соборов Владимирской иконы Божией Матери и Троице-Измайловского. Застройка здесь особенно густа, а население скучено.
Это объясняется прежде всего строительными особенностями города. Со времен Петра строительство здесь шло «единой фасадою», то есть торцовая стена одного дома должна была примыкать к торцовой стене соседнего. Между тем, земля в центре города быстро дорожала. Ограниченные этажностью (никакой дом в столице не должен был быть выше Зимнего дворца), домовладельцы старались увеличить общую площадь застройки и занимали как можно большую часть принадлежавшего им участка. Лицевые фасады доводились до максимальной высоты. В результате улицы превращались в своеобразные каменные коридоры с равными по высоте «стенами» – домами, пронизанными узкими дворами-колодцами.
В гигантских прямоугольных призмах кварталов, чье однообразие нарушалось лишь прихотливо изогнутыми каналами и реками да колокольнями церквей, и протекала жизнь Достоевского и его героев.
Дом ШиляВознесенский проспект, 8
На углу Исаакиевской площади, Малой Морской и Вознесенского проспекта, торцом к площади стоит четырехэтажный дом, принадлежавший в середине ХIХ века некому Якову Христиановичу Шилю. Достоевский снимал комнату в квартире Бреммера на третьем этаже. Здесь были написаны рассказы и повести «Ползунков», «Слабое сердце», «Честный вор», «Елка и свадьба», «Чужая жена и муж под кроватью», «Белые ночи».
Исследователи жизни писателя давно заметили любопытную закономерность: Достоевский почти всегда селился в угловых домах, неподалеку от церкви. Таков и этот дом.
Два года в доме Шиля – не самые счастливые в жизни писателя. После сенсационного, шумного успеха первой повести Достоевского «Бедные люди», следующие его произведения «Двойник», а особенно «Господин Прохарчин» и «Хозяйка», провалились. Он стал объектом злословия и насмешек кружка писателей, группировавшегося вокруг главного литературного авторитета российской читающей публики, – критика Виссариона Белинского. Этот внезапный поворот от единодушного восторга (Белинский писал об авторе «Бедных людей»: «…новый Гоголь, явление необыкновенного таланта… так начать – это… что-то уж слишком необыкновенное… в публике только и толков, что о Достоевском») к обидным эпиграммам и оскорбительным сплетням был чрезвычайно болезнен для чудовищно самолюбивого автора.
Одним из следствий стала начавшаяся эпилепсия.
Порвав с кругом Белинского (что во многом определило его дальнейшие отношения с Тургеневым, Григоровичем, Некрасовым, Панаевым), Достоевский сблизился с участниками кружка петрашевцев – молодыми поклонниками Фурье и утопического социализма. По пятницам на окраине города в Коломне у чиновника Михаила Петрашевского, человека образованного, яркого и эксцентричного, они собирались на скромный ужин в складчину.
Один из постоянных посетителей, Дмитрий Ашхарумов, вспоминал: «Это был интересный калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях, распоряжениях правительства, о произведениях новейшей литературы по различным отраслям знаний; произносились городские сплетни, говорилось обо всем без всякого стеснения. Иногда кем-либо из специалистов делалось сообщение вроде лекции».
Все это мало походило на организацию заговорщиков, скорее молодежный кружок, хотя и с оппозиционным оттенком. Сам Достоевский прочел на собрании 15 апреля 1849 года неопубликованное, ходившее в списках письмо Белинского Гоголю с его тоже весьма умеренной политической программой: «уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть».
Между тем, в кружок уже внедрился полицейский агент, некий Антонелли. Только что Европа была потрясена революцией 1848 года; Николай I ждал заговоров и в России и жаждал их пресечь. Услужливые деятели политической полиции представили посетителей «пятниц» у Петрашевского опасными революционерами. Николай распорядился: «Дело важное… оно в высшей степени преступно и нестерпимо… приступить к арестованию. С Богом! Да будет воля Его».
Дождливый вечер 23 апреля 1849 года Достоевский провел у приятеля по кружку, на обратном пути зашел еще к одному, и вернулся домой глубокой ночью. По его позднейшим воспоминаниям, он лег спать и тотчас же заснул. «Не более как через час я сквозь сон заметил, что в мою комнату вошли какие-то подозрительные и необыкновенные люди. Брякнула сабля, нечаянно за что-то задевшая. Что за странность? С усилием открываю глаза и слышу мягкий симпатический голос: „Вставайте!“ Смотрю: квартальный или частный пристав с красивыми бакенбардами. Но говорил не он, говорил господин, одетый в голубое (цвет жандармских мундиров. – Л. Л) с подполковничьими эполетами. „Что случилось?“ – спросил я, привставая с кровати. – „По повелению…“…Смотрю: действительно, „по повелению“.
…Пока я одевался, они потребовали все книги и бумаги; немногое нашли, но все перерыли… Нас провожала испуганная хозяйка и человек ее Иван, хотя и очень испуганный, но державшийся с какой-то тупой торжественностью… У подъезда стояла карета…»