Читать интересную книгу Мартин - Йоанна Усарек

Спрашиваешь, люблю ли я тебя. Знаешь, это, мягко говоря, несколько хуже, чем просто плохо. Еще будучи ребенком, ты умудрялась задавать этот вопрос по много раз на дню. И ответ я с тех пор запомнил настолько твердо, что не смогу ошибиться даже в свою последнюю минуту. Я, Мартинушка, не только люблю тебя - я чувствую ответственность за тебя. Уж не знаю, возможно ли сколь-нибудь отделять друг от друга эти понятия. Именно поэтому я оказался для тебя не только братом, но и, как ты сама пишешь, - "отцом, матерью и единственным настоящим другом". Возьми и добавь в этот список еще деда и бабушку, и мы догоним небезызвестный сериал про крокодила. Только придется тебе осознать, что я не заменю тебе "весь свет". Ни я тебе, ни ты мне. Да-да, знаю, я необычен, неординарен, заметно красив, и, к тому же, исключительно привлекателен, так как нуждаюсь в постоянном уходе - но, прости, не пора ли уже перерезать сию пуповину? Многовато получается ролей для меня одного и, помимо прочего, распался привычный распорядок жизни.

Я от всего сердца, ну честно, от всего сердца, прошу тебя: хватит тебе оглядываться на меня. Я не говорю: прислушайся к тому, что тебе подскажет сердце, так как, знаю, оно скажет "оглянись". Но давай условимся, - сбросив с весов то, с чем я физически не справляюсь, то есть умолчав об этой бесконечной веренице мелочей - моя жизнь и мое увечье это мое личное дело. И брось мучить себя вопросами о том, чтo я чувствую, кaк я себя чувствую, и прочими вариантами этих вопросов. Или усвой заведомо, что я чувствую себя хреново, и больше не забивай себе этим голову. Ну, елы-палы, пойми, о чем я прошу тебя. Мне не так уж просто повторять это. Все, увы, очень непросто.

Пойду прилечь. Может и хотелось бы еще кое-что накропать, раз уж на то пошло, но больше нет сил. Спасибо, что ты заставила меня написать это письмо. Ты очень мудрый человечек. Мудрый и крепко любимый. За сердце берут твои отчаянные попытки возвратить меня к жизни - я однако исполнен совершенно иного отчаяния. Пора нам, мой Трубач, трубить отбой. Не обессудь, но чаще всего хочется, чтобы ты оставила меня в покое, перестала воодушевлять на бог весть какие подвиги, дала мне наконец-то возможность распрощаться с самим собою.

Нету сил ни перечитывать, что написал, ни, тем более, исправлять ошибки. Полно тут опечаток, прости - рука у меня онемела от этой машинки. Надеюсь, как-нибудь разберешься.

P.S. Незадолго до этого были мы с Баськой в М. и стояли в очереди за пивом. Долго стояли, потому что очередь собралась человек на двадцать. Вдруг Баська шепнула: "Смотри!" Я оглянулся и увидел парня с уродливо искаженным лицом. Лицо это было не просто все в шрамах, а совершенно обезображено. Одна половина была как бы расплывшаяся, а другая стянувшаяся и асимметричная. Где-то посреди всего того, на разных уровнях, плавали глаза. Мы были потрясены. И Баська сказала: "Господи! Нет такой философии, чтобы человек мог хотеть жить в подобном состоянии!" (Я ей не удивляюсь! Уж кто как, а она - философии на такой случай точно не знает!) Я часто вспоминаю эту сцену, и в голову приходят разные мысли. И встают в памяти слова Лорки из сборника, который ты подарила мне однажды на День рождения:

Облегчи, дровосек, мою муку,

Отруби от меня мою тень,

Чтобы больше не видел себя я бесплодным!

* * *

Полежал я пару часов и снова приперся к этой машинке, чтобы высказать уже все до конца. Не смог с первого захода, не хватило духу быть к тебе таким безжалостным. Но теперь почувствовал, что если не выскажу все это сейчас, то, пожалуй, не отважусь на это никогда - и, может статься, уже не успею этого сделать.

Прости мне жестокость этих слов. Но, в конце концов, что может быть более жестоко чем сама жизнь.

Мартин, пойми. Я лишился всего без остатка. Я буквально заживо изъят из жизни. Ты должна, ты просто обязана понять меня! Мне осталось одно последнее на этом свете: убедить тебя, что я тут больше не жилец. И что имею право сам сделать выбор.

Я не прошу твоего согласия. Мне и не нужно просить об этом, и не осмелился бы отягощать тебя подобной просьбой. Но не могу, не посмел бы я разделаться с этим у тебя за спиной. Хоть так было бы может и легче. Легче, наверно, для нас обоих. Но как же мне уйти, как оставить тебя, не добившись твоего прощения и понимания?! Боже мой. Доченька моя, пойми меня! А то если ты не поймешь, не простишь, то как же ты сможешь потом жить?!

Я никогда не надеялся, что смогу еще вернуться к так называемой нормальной жизни. Но не думал, все-таки не думал, что суждено мне быть только приложением к этой коляске. Поверь, я сумел бы сжиться даже с увечьем, если б оно оставило мне возможность сохранить хоть какое-то достоинство. (И если б люди оставили мне такую возможность!) Быть бы мне хоть чуть более самостоятельным. Иметь хотя бы обе руки. Хотя бы!? Господи, о чем это я. Достаточно было бы куда меньше! И страх подумать, как ничтожно это мое "куда меньше".

Когда я был в больнице, меня одолевала незлобная зависть к пареньку, который лежал со мной в одной палате. Он тоже потерял обе ноги. Но у него еще оставалась надежда на какое-то будущее, ему еще было чем за него бороться. Я же... я срал под себя, и с бессильным отчаянием смирялся, когда меня брали на руки молоденькие санитарочки, которых с куда большей охотой я сам заключил бы в свои объятия. Я спрашивал себя, чем может быть преисподняя, если то, что выпало мне, все еще называется жизнью. Если б не ты, то наверно покончил бы с собой еще тогда. Я видел себя отраженным в глазах других людей, и видел только бесполое, неуклюжее туловище, вызывающее жалость и ужас. Нет, не сочувствие - а именно жалость и ужас. Взять хотя бы ту слащавую дуру, что так плакалась - мол, сердце у нее болит от одного моего вида. Или тот дед, к примеру, который тогда в коридоре сказал тебе, что лучше бы я вовсе не выжил... Был прав старикан. Им всем было виднее. Их взоры лишали меня сразу и прошлого, и будущего. Приковывали меня к этой коляске надежнее, нежели мое изувеченное тело. А ведь любому из них, в любой момент, могла выпасть такая же участь. Они мне выносили приговор. Так и не поняв, что выносят его себе самим!

Ты была единственным человеком, который не боялся посмотреть мне в глаза. Господи, сколько же я этих глаз перевидал; как стыдливо никли они перед моим взором! Сколько раз имел я возможность наблюдать фарс, разыгрываемый передо мною другими людьми. Эту их мнимую свободу и плохо скрываемое смущение; все эти жалкие приемы, с помощью которых пытались они упрятать, что чувствуют на самом деле. Я не раз задумывался, что эти люди так заботливо скрывают и от кого, разыгрывая спектакль, суть которого ясна даже пятилетнему ребенку. Отчего возникает у них это чувство неловкости и стыда...

Но мы с тобою... мы же любим друг друга; нам нет нужды разыгрывать никаких спектаклей. И поэтому я нахожу в себе смелость сказать тебе: "Я больше не в силах тянуть так дальше!" Может это и признак духовной слабости - но нет у меня больше сил. Когда я смотрю в так называемое будущее, то вижу перед собой лишь бесконечно длинную череду дней, заполненных борьбой с собственной физиологией. И с собственной израненной душой. Не умею я смириться перед подобным будущим. Знаю, есть люди, которые это умеют - но я, по-видимому, не из той породы. Не хватает у меня смирения согласиться со всем этим. И, тем более, не хватает смирения принять сомнительный дар прожить оставшиеся мне дни ценою твоей жизни! Бог мне простит - это его профессия. Кстати, я и не нуждаюсь в его прощении. Мне нужно твое прощение.

Я знаю, что тебе не станет легче от этого моего письма. Но, прошу тебя, постарайся не воспринимать все слишком трагично. Трагичными бывают только наши чувства, и ничего больше. А наши чувства тоже весьма условное понятие. Рассуди здраво - каждая жизнь когда-то неизбежно закончится. И, собственно, какая разница? Какая разница, проживу я десять или двадцать лет еще на этой коляске? Оскорбляя свое (и, хуже того, чье-то!) представление о смысле жизни.

У меня была хорошая жизнь, я не в обиде. Были горы, были лошади... Было несколько чудесных девушек. И был я более независимым человеком, чем большинство из тех, кто жалеет меня сегодня. Только ты можешь сравняться со мной, мой Храбрый Оловянный Солдатик. Храбрый, несмотря ни на что. Помни. Несмотря на все то иное, что когда-либо я наговорил тебе. Да и теперь я остаюсь более независимым, даже сидя в этой коляске. Я считаю себя счастливым человеком, сколь парадоксально бы это ни звучало. Подлинно счастливым, понимаешь? Со всем, что выпало на мою долю.

Не понимаешь, знаю. Неважно - еще поймешь. Когда кто-нибудь страдает, это еще не означает, что он несчастлив. Это только люди так думают. Но ты посмотри вокруг, насколько эти люди сами несчастны, и подумай, стоит ли пользоваться мерками таких людей.

Страшно устал, не усидеть мне больше. Мое седалище бунтуется против всей этой философии. Не унывай. Надо делать все, что нам по плечу и не беспокоиться о прочем.