— Освежись, если хочешь! И поверь — если угощает Рыжий Бёрри, то вино будешь пить превосходное! У меня всего две слабости — хорошее вино и хорошая лошадь!
Конан засмеялся, похлопав его по плечу, и показал на эрту, висевшую теперь у весельчака за спиной, наподобие лука:
— Ну, нет, у Рыжего Бёрри не две, а три слабости — вино, лошадь и хорошая песня — разве я не прав?!
— Да, незнакомец, как я мог забыть мою маленькую подружку, мою эрту с серебристым голосом утренней птицы! Слушай, я тебе сейчас сыграю! — и он, путаясь в складках плаща, стал было доставать инструмент из-за спины.
Конан, уже видевший, как он безжалостно терзает тугие струны, поспешил отвлечь внимание спутника, отхлебнув из фляги добрый глоток вина, и довольно хмыкнул:
— Ого, а винцо, винцо-то у тебя каково! Из королевских погребов, что ли?! В харчевнях ничего подобного не подают, да и в лавках я такого не пробовал!
Тут же забыв про несчастную эрту, Рыжий Бёрри круто повернулся к Конану:
— Слушай, попутчик, скажи, как тебя зовут, и дай мне флягу — я хлебну за твое здоровье! Вот уж сказал так сказал! Не в бровь, а в глаз! Именно что из королевских! Ну? давай флягу! Как тебя там?..
— Я — Конан, приятель, Конан-киммериец!
— И так вижу, что киммериец! Что ж, Конан, твое здоровье, и дай тебе Митра всегда видеть то, что видно, и еще то, что за этим! — И вино снова весело забулькало, наполняя бездонную утробу.
Наконец, несколько раз перейдя от одного к другому, фляга, изрядно похудевшая, обрела покой, привязанная к седлу, и всадники, в наилучшем настроении, продолжили путь. Рыжий Бёрри не мог сидеть в седле спокойно, он ехал, бросив поводья, предоставив лошади самой выбирать дорогу, а сам размахивал руками, крутился, вертелся и разве что не сползал кобыле под брюхо, заваливался ей на шею — можно было подумать, что он ерзает на трактирной лавке, а в штанах у него — колючка. Лошадь же невозмутимо шла вперед, аккуратно переставляя стройные ноги, обходя ямы и кочки, и ее совершенно не смущал веселый седок, то и дело вцеплявшийся в шелковистую гриву.
— Слушай, Бёрри, ну и лошадка у тебя! Смотрю я и удивляюсь, как это она до сих пор терпит твои выкрутасы! По моему разумению, ей давно стоит тебя скинуть, да и дело концом!
— Ишь сказанул! Скинуть! Это чтобы моя-то Зольда, голубка, девочка моя любимая, скинула своего непутевого Бёрри — да быть того не может! Не-е-е, приятель, сколько угодно жди — не дождешься! Ха, скинуть! Вот ведь шутник! — И он нежно похлопал кобылу по гордой шее.
Та тихонько заржала в ответ на ласку и встряхнула головой, звякая удилами. Тонкие ноги все так же мерно шагали по дороге, и Рыжий Бёрри теперь важно и спокойно восседал в седле.
— А знаешь, как она ко мне попала, звездочка моя?! Я никому об этом не рассказывал, все думают, что купил, когда был при деньгах. Ну, при таких деньгах, чтобы купить добрую лошадь, я, положим, никогда не был. Деньжата, правда, водились, но не ахти какие… Эх, Зольда, постой, надо выпить за тебя! — И он опять потянулся к фляге.
Лошадь послушно замерла, изредка встряхивая золотистой гривой.
— Ну, Зольда, чтоб нам вовек не расстаться! — И он с жадностью присосался к фляге. — На, киммериец, хлебни и ты за мою Зольду, за своего вороного, за всех славных лошадок! — На его светлых глазах блеснула слеза, скатилась на красный вспотевший нос и капнула на штаны.
Лошади снова пошли рядом, а он, покашляв и пошмыгав носом, начал:
— Да, приятель, такая вот вышла история… Всяко мне в жизни промышлять доводилось, бывало, и песни попоешь, и кошелек где свистнешь, но вот коней красть не приходилось. Не чувствовал никогда в себе такой ловкости. Знал: если попробую — то сразу и попадусь… Каждый свое должен делать, мое — это песни петь да байки рассказывать… Ну, так что с моей Зольдой? Ведь украл я ее, все-таки украл! Или она сама укралась? До сих пор не пойму. Однажды я сидел себе на постоялом дворе, пил вино и ждал вечера, чтобы, когда соберется побольше народу, побренчать на моей эрте, спеть несколько старинных песен да рассказать про похождения славного разбойника Карраса и его товарищей, как вдруг на улице застучали копыта, послышалось ржание, громкие голоса, и хозяин сломя голову кинулся во двор. Ох и бестия был, за целую лигу поживу чуял!
Ну, как я и думал, ввел он в зал, без передышки кланяясь, четверых богато одетых путников. Служанки сразу кинулись накрывать им стол перед очагом, а уж нам пришлось потесниться. Одно слово — господа…
Я сразу понял, что сегодня мне здесь не петь. Господа оказались хмурые, важные, ели молча и почти не разговаривали. Хозяин метался как ошпаренный, готовил им лучшие комнаты, а я потихоньку допил свое вино, прихватил с соседнего стола жареную утку и под шумок выбрался во двор. Ах, Митра, что я там увидел, во дворе! Слушай, давай еще по глоточку, а?! — И фляга, плеща остатками вина, снова пошла по рукам, освежая пересохшие рты.
Конан ехал рядом с Рыжим Бёрри и радовался незатейливой болтовне нежданного попутчика. Хорошо рассказывает, и вино у него доброе, лишь бы только не пел!
— Да, так о чем я говорил? А, вспомнил — во дворе у коновязи стояли четыре лошади. Хозяйские мальчишки суетились около кухни, а я стоял и разинув рот любовался на лошадок. Вернее, на нее… Слушай, киммериец, ты влюблялся когда-нибудь в женщину сразу, с первого взгляда, чтобы как удар молнии: бах-тарарах — и готово, на всю жизнь?!
— Ну, бывало и с одного взгляда, но чтобы на всю жизнь…
— Ничего, раз все-таки бывало, значит, поймешь. Вот эта самая лошадка, эта проказница, — он любовно потрепал кобылу между ушей, — смотрит на меня так нежно, так призывно и мордой ко мне тянется, а я, дурак, подхожу к ней все ближе и ближе… В голове шумит, уже сам не соображаю, что делаю. Короче, отвязал я повод от коновязи прямо среди бела дня, на глазах у шныряющих мальчишек. Ну, и что дальше? Взять ее за уздцы и вести? Честно говоря, хотел, но побоялся. Гости — с ног до головы в оружии, догонят — изрубят в капусту. Тут на крыльцо вышел хозяин и заорал: «Эй, Климе, Жедир, бездельники, быстро поймайте на лугу пару гусей да заведите лошадей в конюшню! А то сначала я, а потом и господа с вас шкуру спустят! А ты чего стоишь, горластый? — Это он мне, жирная скотина! — Давай проваливай, сегодня не до твоих песен! Господа устали, хотят тишины!»
И он опять ушел в харчевню.
Ну, я так обозлился, что забыл и про лошадь, и про повод и, ругая хозяина последними словами, поплелся по улицам искать другой постоялый двор. Отошел уже довольно далеко, вдруг слышу: сзади постукивают копыта, будто кто-то не спеша едет на лошади. Я посторонился, обернулся и — о боги, это она, моя красавица! Подошла и остановилась, смотрит, словно верная жена! Ну, я скорей верхом и дай бог ноги из этого городишки! Вот так с тех пор и не расстаемся. Она у меня прямо как нянька. Если я перебрал и из седла валюсь — сама меня на постоялый двор довезет или под куст какой-нибудь… Так-то, брат… И он снова захлюпал носом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});