ребятами попали в никуда…
Тогда же мучил, помнится вопрос –
Я, выросший на книжках и геройствах,
Наивно полагал:
Когда ты людям делаешь добро
И только,
То – они тебе добро.
Но, оказалось, в жизни всё не так:
Скорей наоборот – и в этом fuck…
Меня всё это раздражает до сих пор.
Короче, Сшибочкой По-Павлову назвать
Готов я этот сладостный момент.
Но в девятнадцать – двадцать он у всех, пожалуй.
Досадно, если в тридцать затянулся…
…Итак, я звал эмоций. Что ж – пришли…
Я уходил из дома – это поза.
В квартирах ночевал, кипела доза
И девушка от ломки обмочилась
На серые кроватные листы,
Хозяин со шприцом в паху ходил
От вен, ушедших ото всех и вся
Конечностей. Он грязно так смеялся…
Менты с визитом раз на дню…
Не помню, что тогда я написал.
Писал ли я?.. Я ржал – работал Gunjeeeeeeeeee.
И в терминатора играл под LSD…
А в это время мой весёлый друг,
С которым мы играли и писались,
Бросался в своём водочном бреду
С моста от Горьковской до Марсового Поля,
Но не погиб: про маму вспомнил – всплыл…
В психушке сутки, даже не звонил…
А дальше всё опять – концерты, водка,
Бросанья под машины, суицид…
Потом уж после всё же спохватился:
Укол – и сыт…
Что ж я?.. А я назвался
В кругах знакомых Птицей Заводной,
Поскольку заводил и заводился
И мог летать… Я всё летал во сне…
И пёрло. Распирало от эмоций…
Писалось – вспомнил… Кто писал моей рукой?..
Я думаю теперь: мой бедный мальчик,
Кому ты пел? Кого учил летать?
Друзей? Знакомых, родственников, близких?..
Жена послушно плакала. Страдала…
Где вы теперь, знакомые мои?
В тюрьме? От передоза…? Я не вижу
И не хочу увидеть их следы
На сгибах… Кто-то мне давно стучал:
Взаймы… И скорую, поскольку вот – в подвале –
От закипания раствором крови
Второй знакомый «Просто умирает»…
Я дал. Я позвонил… Но это после…
В те времена же вспомнил я о маме,
Когда под прогрессивными грибами
Увидел я людей, одетых в маски,
Спускаясь эскалатором метро…
Как будто белый грим на них одели.
Вот: сплошь и рядом всё они… Они…
И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
Ко мне вернулось ощущенье детства –
Я побежал и в воздухе драконы,
Но не спастись, не убежать, не деться:
Не отпускает и не отпускает…
Потом меня продернула измена,
Что бешенством я где-то заразился…
Тогда от всех и вся сбежал я к маме
И целую неделю провалялся
Под серым потолком… Не ел, не мылся.
В подушку мокрую всё тёк больной слюною
Своей измены… «Господи, послушай!
Оставь меня пожалуйста в живых…»
Эмоции ушли: переломался…
Но год ещё я пошло пил:
Эмоций память долго отпускает…
Майлз Дэвис, как тебя я понимаю…
Концерты шли. Я пел. Плясали девки…
Жена хотела завести ребёнка.
Я не хотел…
Я помню этот день,
Когда ел бигус дома от похмелья,
Спеша с ночным концертом в модный клуб…
Чтоб ты перевернулся, хренов бигус!
(С тех пор его не ем и ненавижу).
Мне макароны симпатичны больше:
Посыпал перцем, кетчуп – и порядок.
Но не о том. После концерта Птица –
Так про себя я звался в тот период –
Спешил рвануть с визитом к новым девкам
И трахаться «хоть сутки на пролёт»…
Я думаю сейчас: мой бедный мальчик,
Кто был с тобой тогда и кто сейчас зовёт?..
Приехал в клуб… Вода, пинцет, драконы…
На саунд-треке вроде всё нормально…
Я помню шел на сцену с первой темой.
Ребята улыбались, волновались.
Я помню боль и как ушел со сцены,
Оставив саксофон в полу валяться,
И дорогой холодный пол сортира,
И «Господи, оставь меня в живых.
Пожалуйста…»,
И мысль: ну только б не аппендицит;
Гримёрка, пол, диван, охрана – обыск,
Такси, блюётся красною струёю…
В парадной головой к стене на Петроградской
Я прошу: Звоните в Скорую…
И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…
Так страшно, где никто помочь не может…
Реанимация… Напротив – человек
С обрубком кровоточащей ноги…
Я в капельницах…
А в дверях… Испуганное мамино лицо…
Что вспомнить мне ещё из тех времён?
Цветным пятном осталась тётя Лора,
К которой с Колей ездили на дачу
В весёлый 63-й километр.
И Петроградская, где пелось и писалось,
Где плавали и хлопали драконы,
И мы мечтали с ним и вверх смотрели.
Где сотни тех, кого лечил и парил
Разъехались по Родинам и странам…
Бог как-то спас потрёпанную птицу,
Оставив жить…
Я бросил пить и пр., ушли драконы
И память об эмоциях прошла,
Оставив мне одно желанье – выжить.
О! Это был чудесный Новый Год в больнице!
Так больно. Шмель, зажатый дохлый внутрь окна…
Прекрасный праздник…
Я перестал играть… И пустота…
Об стену кулаками… Как жена терпела?
Как помогла мне всё-таки картинку удержать?
Чтоб жил. А жить то было нечем…
И мы с ней вместе побежали к Богу,
Пытаясь мир наш вместе с ним построить.
И дочка… Серафима родилась…
Тогда придумал я забавный метод:
Чтоб как-то на поверхность да всплывать,
Проблемы себе нужно создавать
И их решать. Но быть должны под силу.
Я начал «поступать», потом бросать.
Там было скучно всё: там рыли мне могилу
Учителя…
Но многое я взял… Когда не спал ночами,
Потом вставал и к душу в пять утра
В тупом желании
научиться Свингу,
Английский одолеть…
С коляской, методично в сон качая
Девчонку, не желающую спать,
Гулял под дождь и снег…
Я был влюблён в неё, и маленькая фея
Мне улыбалась, крыльями звоня:
Так хлопали мне крыльями драконы…
Меж тем с женою мы ходили к Богу.
Тогда я понял, что такое Боль:
Другая боль – не та, что там: в больнице
Была…
А та, что есть во мне, в тебе, во всём и в каждом
Движении и мире заключённая и запертая –
Она всегда во мне и мной писала;
Что больше не писать я не могу.
Я стал писать…
Как объяснить вам, что такое Боль?
Ты чувствуешь её в глазах соседки
В метро,
В полёте птицы… Птицы… Птицы… Птицы!..
Меня так звали… Страшно, страшно, страшно…
Не бойся! Я писал про мир драконов…
О том, как понимаю этот мир…
О том, как безнадёжно мне бороться
С его дурацкой правильной машиной…
Такому сумасшедшему и маленькому мне…
И началась война. Я бросил вызов,
А мир меня увидел…
Я