— А я что? Я хочу сказать — хоть бы ее сестра заболела, — спохватился Бэзил, — тогда бы твоя мама уехала к ней.
— Да я не против, — задумался Джо, — только чтоб не сильно.
— А в самом деле, нельзя позвонить твоей маме и сказать, что у нее сестра заболела?
— Ее сестра в Тонаванде живет. Если что — прислала бы телеграмму.
— Айда к Толстяку Палмеру — договоримся насчет телеграммы.
Сын квартального дворника, Толстяк Палмер, несколькими годами старше их, был рассыльным на почте; он курил и сквернословил. Доставлять фальшивую телеграмму он наотрез отказался, но за четвертак согласился раздобыть чистый бланк и поручить доставку одной из младших сестренок. Деньги на бочку, авансом.
— Постараюсь достать, — задумчиво сказал Бэзил.
Они поджидали его у многоквартирного дома, до которого было несколько кварталов ходу. Бэзил отсутствовал минут десять, а потом вышел с мученическим видом, раскрыл ладонь, где лежал четвертак, и присел на край тротуара, поджав губы и жестом попросив, чтобы его не трогали.
— Откуда деньги, Бэзил?
— От моей тетки, — с трудом выдавил он и добавил:
За яйцо.
— Да ты что?
— За сырое яйцо.
— Ты яйцами приторговываешь? — стал допытываться Толстяк Палмер. — Послушай, я знаю, где можно доставать…
Бэзил застонал:
— Мне пришлось выпить сырое яйцо. Она помешана на здоровом питании.
— Шальные деньги как с куста, — поразился Толстяк. — Я этих яиц выпил…
— Заткнись! — взмолился Бэзил, но было уже поздно.
Яйцо не пошло впрок — оно было тут же принесено в жертву любви.
II
На бланке Бэзил написал:
Заболела но не сильно выезжай немедленно любящая сестра
К четырем часам Бэзил еще не забыл, что у него, строго говоря, есть родители, но они уже остались далеко в прошлом. Кроме того, он знал, что согрешил, и, пока брел по аллее, безостановочно повторял молитву, надеясь получить в этой жизни прощение за очки Альберта Мура. Остальное можно было отложить до разоблачения, за которое он предпочел бы ответить после смерти.
В четыре часа они с Джо забились в шуноверовский чулан, чтобы хоть на последние тридцать минут скрыться от бдительного ока кухонной прислуги. Миссис Шуновер отсутствовала, гости были на подходе — и тут как по команде одновременно раздались трели дверного и телефонного звонков.
— Пришли, — шепнул Джо.
— Это мои предки, — сразу охрип Бэзил, — скажи, что меня тут нет.
— При чем тут твои предки? Это гости.
— По телефону названивают.
— Вот сам и скажи.
Джо ворвался в кухню:
— Ирма, в дверь звонят — неужели ты не слышишь?
— У меня руки в тесте, у Эсси тоже. Ступай сам открой, Джо.
— Нет, ни за что!
— Тогда пускай обождут. Вы, ребятки, как видно, ходить разучились.
И снова по всему дому настырно разнесся двойной сигнал тревоги.
— Джо, скажи моим родителям, что меня здесь нет, — нервно повторил Бэзил. — Как же я сам скажу, что меня нет? Давай, не тяни. Просто скажи: его тут нет.
— Надо дверь открыть. Ты хочешь, чтобы все разбрелись по домам?
— Нет, не хочу. Но ты просто обязан…
Из кухни, вытирая руки, появилась Ирма.
— Вот тебе и раз! — воскликнула она. — Что ж дверь-то не открыли? Детки сейчас разбегутся.
В смятении оба загалдели наперебой. Ирма волевым решением отдала преимущество телефону.
— Алло, — ответила она. — Уймись, Бэзил, из-за тебя ничего не слышно. Алло, алло… Ну вот, трубку повесили. Ты бы причесался, что ли, Бэзил… а руки-то, руки!
Бэзил бросился к раковине и схватил кусок хозяйственного мыла.
— Где расческа? — заорал он. — Джо, где у тебя расческа?
— Наверху, где ж еще.
С мокрыми руками он помчался наверх по черной лестнице и, увидев себя в зеркале, понял, что выглядит именно так, как только можно выглядеть после скитания по задворкам. Торопливо откопав среди вещей Джо свежую рубашку, он уже принялся ее застегивать — и тут послышался вопль, плывущий вверх от парадной двери:
— Бэзил, ушли! Там никого… все разошлись!
Ошарашенные, мальчики выскочили на крыльцо. В самом конце улицы мелькали две удаляющиеся фигурки. Сложив ладони рупором, Бэзил и Джо стали кричать им вслед. Фигурки остановились, обернулись — и, откуда ни возьмись, рядом возникло множество других; вывернувшая из-за угла «виктория», грохоча по мостовой, подкатила к крыльцу. Праздник начался.
При виде Долли Бартлетт у Бэзила перехватило дыхание; он бы предпочел унести ноги. Это была незнакомка — определенно не та девочка, которую он обнял неделю назад. Перед ним брезжило видение. Прежде он не знал, как она выглядит, и воспринимал ее как воплощение времени или погоды: когда воздух был свеж и прохладен, она была свежестью и прохладой; когда летними вечерами окна домов светились таинственным желтым светом, она и была тайной; когда музыка навевала вдохновение, грусть или радость, она и была сама музыка: «Красное крыло», «Алиса, куда ты идешь?», «Свет серебристой луны».
Более хладнокровный наблюдатель сказал бы, что у Долли по-детски золотистые волосы, заплетенные в тугие косички; лицо правильной формы, милое, как у котенка; ноги либо благовоспитанно скрещены в лодыжках, либо беспрепятственно свисают со стула. В свои десять лет она была такой настоящей, уверенной в себе и подвижной, что о ней грезили многие; те приемы, что вырабатывались многими поколениями — долгий взгляд, след улыбки, сокровенный шепот, нежное прикосновение, — она усвоила раньше положенного срока.
Оглядевшись вместе с другими в поисках хозяйки дома и не найдя никого похожего, Долли бочком прошла в гостиную и присоединилась к возбужденному девичьему хору шепотков и хихиканья. Такой же защитный кружок образовали мальчики, за исключением двух беззастенчивых шкетов лет восьми, которые, воспользовавшись смущением старших, мозолили им глаза, носились по комнате и пронзительно хохотали. Минуты тикали, но ничего не происходило; Джо и Бэзил переговаривались между собой свистящим шепотом, едва размыкая губы.
— Давай начинай, — бормотал Бэзил.
— Сам придумал — сам и начинай.
— Но компашка-то у тебя собралась. Чем так стоять, лучше сразу по домам разойтись. Скажи: давайте поиграем, а потом выбери себе какую-нибудь и веди в другую комнату.
Джо недоверчиво уставился на него:
— Ты что! Пусть девчонки начинают. Попроси Долли.
— Еще чего.
— Тогда Марту Робби, что ли?
Марта Робби, сорванец в юбке, не внушала им ни страха, ни благоговения; эту можно было попросить о чем угодно, как сестренку.
— Послушай, Марта, скажи девочкам, что сейчас будем играть в почту.
Марта в негодовании отпрянула.
— Ни за что! — сурово отрезала она. — Не буду я им ничего говорить.
В подтверждение своих слов она побежала к девочкам поделиться:
— Долли, угадай, чего хотел Бэзил? Он потребовал, чтобы…
— Замолчи! — не выдержал Бэзил.
— …играть в почту…
— Замолчи! Ничего такого мы не требовали.
В этот миг прибыл кое-кто еще. По ступеням поднималось — не без помощи шофера — инвалидное кресло, а в нем восседал Карпентер Мур, старший брат Альберта Мура, того самого, которому Бэзил утром пустил кровь. На веранде Карпентер отказался от услуг шофера и ловко подкатил к собравшимся, надменно поглядывая сверху вниз. Недуг сделал из него тирана и скандалиста.
— Всем привет, — сказал он. — Джо, приятель, как поживаешь?
В следующий миг он нашел взглядом Бэзила, развернулся и подъехал к нему.
— Ты расквасил нос моему брату, — негромко выговорил он. — Увидишь, что будет, когда моя мать поговорит с твоим отцом.
Выражение его лица сразу переменилось: он засмеялся и как бы в шутку огрел Бэзила тростью.
— А чем вы тут, собственно, занимаетесь? Можно подумать, у каждого кошка сдохла.
— Бэзил хочет поиграть в «угадай кто».
— Ничего подобного, — стал отпираться Бэзил и поспешил добавить: — Это Джо придумал. Для того нас и позвал.
— Неправда! — с жаром воскликнул Джо. — Это все Бэзил.
— Где твоя мать? — обратился Карпентер к Джо. — Она знает, что здесь творится?
Джо попытался выкрутиться:
— Она не возражает… То есть она разрешила играть в любые игры.
Карпентер фыркнул:
— Не может быть. Родители не допускают таких пакостей.
— Я подумал, если просто так, от нечего делать… — слабо забормотал Джо.
— Он подумал, надо же, он подумал! — вскричал Карпентер. — Отвечай: ты когда-нибудь бывал на домашних праздниках?