Читать интересную книгу Признание в любви: русская традиция - Мария Голованивская

Вот они, знаковые фильмы последнего десятилетия, в которых любовь есть, она присутствует, она значима для повествования: «Амели» (2001), «Часы» (2002), «Столкновение» (2005), «Вавилон» (2006), «Таинственная история Бенджамина Батона» (2008), «Чтец» (2008). Но разве их можно считать классикой кино про любовь, такой как «Мужчина и женщина», «Последнее танго в Париже, «Мосты округа Мэдисон»? И так ли они значимы для нас, как «Я вам пишу, чего же боле»?

Здесь есть реплика: а что, в литературе за последние десять лет появилось что-то значимое о любви?

Может быть, миру вообще перестала быть интересна любовь?

Это интересная реплика.

Да, о любви мало пишут и мало снимают. В основном пересматривают и перечитывают. Потому что много за плечами классики, классики актуальнейшей, которую можно переплюнуть, только будучи большим мастером именно любовного жанра. А кто у нас сегодня такой?

А вот пушкинские суммарные тиражи запредельны. И читаем мы Пушкина – уже двести лет. И Тургенева читает уже не первое поколение, и Толстого. Грекову и Абрамова читаем пока поменьше, но есть симптомы, что будем продолжать читать и дальше.

Потому что все они писали о нас.

Не будем забывать, что СССР был самой читающей страной в мире. Говорят, потому, что не было у советских людей других развлечений, кроме водки и чтения. В самых дальних российских захолустьях до сих пор в квартирах полно книг. Старательно собирались библиотеки, книжечка к книжечке, и выбрасывались они на помойки совсем не так активно, как в двух российских столицах. Да и какие бы нововведения ни принимались в современных семьях, все равно основа воспитания – чтение, и родители вечно ломают голову, как бы им приучить, отсадить свое чадо от компьютера и пробудить в нем вкус именно к классическим литературным образцам. Потому что за ними наша культура, наше «знать, быть, уметь». Наше «как и почему».

Здесь есть еще один нюанс, актуальный для старшего поколения: а что в большей степени сформировало алгоритм признания в любви – Евгений Онегин с Анной Карениной или герои «Трех мушкетеров»? Кто оказался, в конечном счете, более значимым для нас – Ремарк с его «Тремя товарищами» или, копнем глубже, Овидий с его «Метаморфозами»? Или Шолохов с его «Тихим Доном»? Православие или извечные западные вольности, западный образ мысли, западная свобода романтического толка? Как у нас водится – и то, и другое. Культура многомерна, и в ней параллельные прямые, как правило, пересекаются. Она подобна нам самим, многомерным и многосложным, с утра сердитым, а к вечеру нежным и благодушным.

Наша культура множество раз припадала к Европе и позже – к Соединенным Штатам. Наши родители очень увлекались «Иностранной литературой», как увлекались и их прабабушки и прадедушки Байроном и «французским письмом» (belles letters – беллетристикой). И все же, что в нас звучит сильнее?

Я убеждена, что сколь бы ни было велико влияние на нас иностранной культуры и литературы в целом, сколь подражательно ни вели бы мы себя в отношении них в разное время нашей жизни и жизни нашей цивилизации, все же для нас базовыми являются ситуации, где героев зовут русскими именами, и к этим именам не приставляется месье или сэр. Мы понимаем многое, увлекаемся многим, становимся разными, но верим только своему. Только проверенному горьким опытом поколений. Среди которых и декабристские жены, и героически жертвенные советские женщины, воспитанные, как ни крути, и Царевной-Лягушкой, и Еленой Премудрой. Иначе говоря, я убеждена в том, что наш навык объяснения в любви сформирован русской классикой, которая находится на пересечении двух параллельных влияний: русской традиции и западного куртуазного эстетизма. А иначе почему, впервые влюбляясь, мальчики и девочки нередко пытаются написать друг другу нелепые и эпигонские любовные стихи? Ни до, ни после момента влюбленности им такое в голову не приходит, а тут – отчетливые попытки на листах в клеточку, украшенных известным европейским символом, отражающим не менее известные амуровы происки: сердце, пронзенное стрелой? В них говорит стереотип, кратчайшая дорожка к достижению цели: надо объясниться – используй стихи.

Я выбрала из русской литературы трех веков – XVIII, XIX и XX – сцены прозаических любовных объяснений и попыталась их разобрать по косточкам. Чтобы понять нас сегодняшних, хранящих в себе отражения этих страниц, чтобы ответить на вопрос: а почему мы любим так, как мы любим.

Но почему не стихи?

Потому что стихи – это иное измерение жизни, это зеркало, в котором отражается автор, но не жизнь. Классический же прозаик привязан намертво к реальности, он состоит из ее ткани. Конечно, он переплавляет ее в драгоценный металл, если у него есть талант – гигантская плавильная печь, выдающая двойников реальности высокой пробы. Печь, в которой сгорает все, что не относится к делу. Иначе читатель захлопывает книгу, не находя в ней главного – самого себя и своей истории.

И все же…

Русская любовная лирика высока качеством и мощна объемом. Но никакого объективного анализа на ее материале, строго говоря, не сделаешь: стихи нельзя анализировать как текст, раскрывающий аргументацию сторон. Их не принял бы никакой интеллектуальный трибунал. Ведь стихи – это греза, шаманское, заклинание. Авторы их – совсем не такие люди, как мы с вами. А другие, у которых то самое место, где когда-то у предков наших находился третий глаз, еще окончательно не заросло костью.

В моих рассуждениях я буду затрагивать два стихотворных текста: отрывок из «Евгения Онегина», но по жанру, как указал нам его автор, это – роман, и отрывок из лермонтовского «Демона» – потому что там есть диалог, и потому что без него обойтись нельзя.

В русской прозе мне удалось найти ответы на мои вопросы, и вы, читатель, можете согласиться с ними или поспорить. Самое важное – знать и помнить, что прошлое – не прошло, оно живет в нас и, конечно, объединяет. Как и сам русский язык, на котором мы не только говорим, но и объясняемся в любви.

Что такое любовь?

Списки мудрецов, разгадывавших этот феномен, огромны и не поддаются никакому цитированию, отчего ни вам, ни мне не легче: никто не знает исчерпывающего ответа на вопрос. Почему два человека неожиданным для себя образом, столкнувшись в аэропорту, на вечеринке у друзей, оказываются неспособными дальше жить друг без друга? Или два человека, которые знали друг друга всю жизнь и вдруг – бац! – как снег на голову, как ураган, как вулкан, море, вышедшее из берегов!

Что с ними случилось?

И вот они вопреки воле родителей, подчас лишаясь расположения окружающих, выгодных перспектив, друзей, родных, возможности видеться с собственными детьми, соединяют свои судьбы. Списки условных Монтекки и Капулетти не уступают спискам мудрецов, разгадывавших тайны природы любви.

Или, наоборот, без всякого «вопреки», а на радость маме. Как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Хотели – и получите.

Не поддается вычислению, прогнозу, управлению.

Зачем, почему? Люди меняют страну, часовой пояс, климат – ради таких же, с биологической тоски зрения, женщин или мужчин, каких буквально пруд пруди вокруг. Таких же?

Чем новая жена или новый муж лучше старых?

Нет ответа.

То есть этот ответ, конечно, придумывается: умнее, надежнее, красивее, моложе, социально перспективнее, но, как мы знаем, этот ответ совершенно здесь ни при чем. Любят не за что-то, принято считать у нас, любят просто так или даже вопреки.

У нас верят в иррациональность любви.

У нас считают, что любовь корыстная по сути своей аморальна.

Я не говорю сейчас о столичных элитах, бесконечно, многократно переосмысливающих прагматику любви: в СССР лучшим спутником считался иностранец или иностранка, поскольку они открывали запертые наглухо границы и облегчали доступ к благам европейской цивилизации. Затем лучшим спутником считался богатый, затем престарелый олигарх. Но это же все не о любви, мы понимаем.

Ученые что-то говорят нам о том, что мы узнаем друг друга по запаху. Считываем при помощи обоняния какие-то коды генной совместимости. И эта совместимость позволяет нам начать созидание новых отношений. Но какова цель этих отношений? Разве только продолжение рода? Совершенно очевидно, что соединение людей в пары было необходимо для выживания, и только частью этого выживания было воспроизводство. Те, кто хорошо адаптирован к выживанию сами по себе, не сложили в рамках своего вида парных сценариев, а оперировали другими множествами.

Но любовь здесь опять оказывается ни при чем. Любовь-то, как мы знаем, «зла – полюбишь и козла»! А какое с «козлом» возможно выживание? Многие народы, для которых выживание актуально по сию пору, не признают в своей культуре браков по любви. Как можно выживать, опираясь на любовь, если она непредсказуема и проходит со временем?

Любовь, зачем она?