Кстати, в деревнях до сих пор лебедью, лебедушкой называют не только невест, но и, в качестве эвфемизма, зазноб женатых мужчин, что прекрасно отражено в прозе русских деревенщиков, например у Федора Абрамова в «Братьях и сестрах»:
– А что тут одна лебедушка перышки свои обронила – тоже отписать? – вкрадчивым голосом заговорила Варвара и подмигнула Лукашину.
Простоватый Николаша не понял сначала намека, а поняв – для вида сконфузился:
– Ну, это как сказать…
– Ох, хитрюга, – погрозила ему пальцем Варвара. – Нет того чтобы за женой начальника поухаживать.
– Дак ведь тут дело такое – любовь… – покрутил головой Николаша.
Варвара с наигранной жалостью вздохнула – что уж сделаешь – раз любовь.
Вот она Лада-Леда, жива-живехонька, и ничто ее не взяло, ни европеизация XIX века, ни революция начала XX! Но в русском культурном прочтении понятия «любовь» есть и более древние следы. Безусловно, интересны описания, сделанные исследователем мифологии и культуры М. М. Маковским в его «Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках» и позволяющие увидеть некий более глубокий и широкий контекст. Он пишет о том, что язычники понимали любовь как космогоническое начало, внесшее гармонию в нарождающуюся вселенную, в ней же содержалась и упорядочивающая сила. Мы понимаем, что здесь он говорит о, так сказать, Большой Любви, которая не разделяется на подвиды и объединяет в себе все: любовь к Богу (или к богам), матери, истине, ближнему. Очевидно, что категоризация этого понятия, впрочем, без выделения из него ряда синонимов – явление куда более позднее, чем языческий мир. Анализируя происхождение эквивалентов слова «любовь» во множестве языков, мы убеждаемся, что это понятие исторически связано с такими понятиями как «музыка, гармония», «пустота, бездна, нуль», «вечер, ночь», «страстно желать», «слово», «говорить», «темный», «луна», «затмеваться» (о солнце), «застывший в религиозном экстазе», глупый», «дурак», «небо», цвета: красный, белый, серый. Переплетите эти исторические корни нашего представления о любви в единую косицу, выложите их как мозаику в цельную картину наших представлений о мире, и вы увидите – они складываются, они задают фундамент нашего представления о любви. Ведь любовь для нас – это и гармония, и бездна, и пустота, и глупость, и небо, и кровь.
Удивительно, что многие образы и смыслы, о которых пишет Маковский, до сих пор актуальны в индоевропейской культуре в целом и в существенной степени присущи и культуре русской, несмотря на мощные пласты сиюминутных влияний, сохранившихся в толще времени.
Эти базовые, первоначальные образы и связи мы храним в нашем «золотом фонде», даже не осознавая их. Это корни культуры, первоосновы, снабженные подробностями практик и обычаев. Это координатные оси, в которые вписываются и классические объяснения в любви Татьяны Онегину, и смелая инструкция по ухаживаниям, скаченная из интернета. Все это лежит в нас как программа, которая преобразуется во множество других программ – от генетической до школьной.
Да, очевидно, что дальше система координат, как и задающие ее векторы, могут существенно меняться. Возможно, при формировании культурных стереотипов большую роль станут играть смыслы, большие, чем смыслы отдельных культур, ведь ученые говорят, что когда-то вся твердь была единой Пангеей (всеземлей), и многое до сих пор напоминает об этом и в географии, и в геологии, и в культуре. Когда-то эта твердь – различные континенты – может снова воссоединиться и образовать последнюю в истории человечества единую цивилизацию – Пангею Ультиму, где опять сотрутся все различия и – кто знает – люди снова заговорят на одном языке и будут оперировать общими понятиями. Но это дело будущего. А сегодня у нас есть то, что есть. Язык, текст, наши судьбы.
Околдовывать, очаровывать, или Красота это страшная сила
Какова роль женщины в русской любовной истории? Босая, беременная и на кухне? О, нет! Ее специализация намного шире. Причем не только в русском, но и в более масштабном культурном пространстве.
Обратимся к нашей самой ранней памяти, зафиксированной в русских народных сказках. Никакой любви там нет, как нет и вообще описания чувств. Не предполагали старые жанры лиризма, эгоизма, антропоцентризма. В них все больше говорилось о деяниях, нежели о словотворчестве. Но это в данном случае нам не помеха. Русские сказки помогают понять главное: что же женщина делает и в чем суть этого действия. Скажу сразу, она была и есть – чаровница (колдунья). Это следует воспринимать и серьезно и не вполне.
Но разберемся во всем по порядку.
До конца XVIII века у нас нет ни одного художественного текста, где мы могли бы найти объяснение в любви. Но у нас есть корпус текстов, задающих восприятие женщины и ее роль в любовном объяснении. Именно эти тексты помогают понять, почему женщина может мужчину околдовать, очаровать, обворожить, лишить разума, и почему весь этот набор действий закреплен именно за ней. Мужчина всего этого не умеет. Не его это дело очаровывать и околдовывать, если он натурал. Он околдовал ее, он обворожил ее, он очаровал ее – бред да и только! Если только мы не имеем в виду, что он очаровал ее своим умом или остроумием. Но в основном у мужчины совершенно другой репертуар: он должен быть сильным, надежным, смелым. То есть мужественным, умеющим сносить тяготы и терпеть неудобства. А вот магические действия совершает именно женщина, желая получить власть над мужчиной, да и над миром в целом.
Чем занимаются уважаемые герои и героини в русских народных сказках, да и не только в русских? Состязаются именно в магии, волшебстве. Герой задает невесте сложные задачки, а она, волшебница, кудесница, поколдовав немного, с успехом их решает. Такова и Царевна-Лягушка, и Царь-Девица, и Василиса Прекрасная и все-все-все. Они все – волшебницы, а вот избранники их – не обязательно. Во многом такое распределение ролей осталось и до сих пор, как в семье, так и в общественной жизни.
Мужчины, конечно, тоже наделены волшебными умениями. Но это их искусство касается не частной жизни, не лично-сердечных дел, а дел совершенно иного масштаба: дел общинных, государственных – «больших» дел.
Обратите внимание: гадалка – всегда женщина, гадание на картах прочно закреплено именно за ней, а вот прорицатель, пророк, шаман, как и священнослужитель – всегда мужчина, что и понятно: стратегические и тактические, жизненно важные вопросы (начинать или не начинать войну, остановить эпидемию, вызвать дождь, чтобы спасти урожай) – функция мужская. А вот дела конкретной человеческой судьбы может провидеть и женщина тоже. Иначе говоря, область разума и силы чаще контролируется мужским началом, пускай даже и использующим шаманские технологии, а область чувств, магия чувства – явно женская прерогатива.
Именно это мы и видим в ранних художественных текстах – «Слове о полку Игореве», «Повести о Петре и Февронии Муромских» и сказках, записанных в XVI–XVII веках. Женщины-волшебницы, мудрые, врачующие, способные к превращениям, умеющие говорить с ветром и реками, «плакать кукушкой», как Ярославна (не будем забывать, что кукушка – как раз та птица, которая для нас, славян, знает ответ на главный вопрос, касающийся человеческой жизни – кому сколько лет жить) и многое другое. Мудрейшая врачевательница Феврония, Василиса Прекрасная, Елена Премудрая, Царь-Девица, Марфа-Царевна – все это женщины, превосходящие своих простоватых и иногда хитроватых мужчин в одном и главном: они видят и знают невидимую суть жизни, они умеют совершать волшебство, без которого ум и сила мужчин зачастую бессильны перед таким сложным миром, наполненным злой волей людей и злым колдовским духом.
О русских сказках написано много, и нет смысла пересказывать уже сказанное. Для нас важно другое: как эти женские «колдовство» и «ворожба» повлияли на дошедший до наших дней миф о любви, что именно в нашем сегодняшнем восприятии феномена любви и роли в нем женщины осталось от Февронии и Василисы Прекрасной?
Для этого посмотрим, с чем ассоциировали женщину давным-давно, в эпоху, когда господствовал единый индоевропейский пласт представлений. Во всех индоевропейских языках женщина могла олицетворять судьбу, само женское существо выступало как божество «верхнего мира» и находилось в верхнем регистре языческого пантеона. С понятием женщина ассоциировались такие наиважнейшие понятия как «набожный, святой» и «правда». Это очень интересная реконструкция. Как набожность, святость и приверженность правде могут быть связаны с колдовскими чарами женщины? Женщины что, говорят правду?
Пресловутая двойственность, с древнейших времен раскалывающая наше восприятие жизни пополам: плюс и минус, добро и зло, колдовство и волшебство. Женщина, в отличие от мужчины, принципиально двойственна, соединяет в своем образе возможность быть воплощением и добра и зла. Человек, как творение Божье, изначально благ, а женщина? Мужчина – воплощение бога, существо, созданное по образу и подобию Всевышнего – благ, не так ли? Он скорее объект, а не субъект соблазнения, в то время как именно через женщину змий искушает яблоком, ворожбой, видимостью своей красоты. А как же тогда ее святость и прочная ассоциированность ее с правдой? В какой точке «встречаются» правда и женщина? Полагаю, что, имея возможность быть разной, именно женщина и знает правду. Именно она знает, что и как на самом деле. Именно она, повелевая видимостью, удерживает суть.