а лягушки замяукали и закричали ещё отчаянней. И вдруг смолкли.
Мы стояли у самой воды. В кустах шевелились неслышные тени. Наташка не могла выдержать этой тишины и закричала:
— Чего вы молчите, эй!
Что-то зашуршало у её ног, она ойкнула и присела, накрывшись ведром. Я резко включил фонарик. В воду прыгнул лягушонок. И кругом сидели лягушки — на песке, на траве, на листьях кувшинок. Ослеплённые светом, они посыпались в воду.
— Смотри, какие они, наши боюськи.
Наташка продолжала вздрагивать:
— И правда — лягушки. А мы-то думали…
Буба поймал лягушонка. Надул его соломинкой и отпустил. Лягушонок не мог унырнуть и неловко заплавал, соломенный хвост то всплывал, то погружался, как поплавок.
— Зачем ты его так? — рассердилась Наташка.
— Я и другого надую. Много надую. Гору!
Он засмеялся и стал высматривать в тине лягушек.
— Тогда уходи — и всё. Мы не возьмём тебя спать в сарай.
— Не больно-то и хотелось!
Буба швырнул щепкой в луну. Край луны брызнул искрами, и от него разошлись круги.
— Почему ты, Буба, такой несносный? — спросил я.
— Потому.
Он упал на траву, стал дрыгать ногами и показывать нос:
— А луну вам не поймать, не поймать…
Я взял ведро и вошёл в воду, придумывая, что сказать, когда не зачерпнётся луна.
Вода была такой тёплой, как после дождя, ноги увязали в мягком иле. Я подвёл ведро под самый лунный диск и чуть приподнял. Луна колыхнулась в ведре, задевая края.
— Неси скорее! — закричала Наташка.
Я потянул ведро за собой. Луна покачивалась в пруду на прежнем месте.
— Не вычерпывается, — виновато сказал я.
Буба хохотал и приплясывал:
— И дурак знает, что луна в пруду и вовсе не настоящая.
— Дуракам, Буба, всегда кажется, что они всё на свете знают.
Я снова подвёл ведро под румяный диск, прикрыл его сверху майкой и завязал её концы.
И диск исчез — на настоящую луну наплыло облачко.
— Поймал! — закричал я во всё горло.
Мы быстро, не оглядываясь, побежали в гору. Буба семенил сзади и с недоумением поглядывал на пруд, где не было больше луны.
Мы поставили завязанное майкой ведро у двери сарая. И как ни хотелось Наташке в него заглянуть, я не позволил, сказал, что за ночь вся вода просветится луной и тогда мы перельём её в аквариум.
Когда мы легли спать, по крыше снова затопал Буба.
— А луна-то в пруду. Я вижу. На неё облака наплывали — вот её и не было.
Мы не отвечали.
— Придумает тоже — облака, — ворчала Наташка.
Она несколько раз подбегала к двери и смотрела в щёлку на ведро с нашей луной. Долго не могла уснуть, ворочалась и шепталась сама с собой, то вздыхая, то посмеиваясь.
Бубы не стало слышно — видимо, ушёл. Приснился мне всё тот же Буба — он сшибал из рогатки звёзды, складывая их в карман. Потом превратился в колючего зверька с розовыми ушками и хвостиком — такими Наташка рисовала боюсек. Зверёк стал раздуваться и обрастать рыжей шерстью. Он оскалился, хрюкнул и швырнул в меня вилком капусты. Вилок на лету разбился в мелкие брызги, и они плеснули мне в лицо. Я вскочил и увидел вытаращенные глаза Наташки. Она подбежала к двери и распахнула её. У нашего ведра сидел Буба и набирал из него воду ржавым велосипедным насосом.
— Что ты делаешь! — завизжала Наташка.
Он плеснул из насоса ей в глаза. Брызги вместе со слезинками потекли по её щекам, собираясь в крупные капли на подбородке и кончике носа.
Я выскочил из сарая. Буба, бросив насос, помчался к забору, хотел прошмыгнуть в дыру, но зацепился штаниной за гвоздь. Я поймал его за воротник. Он присел, подняв руки, вывернулся из куртки и нырнул в дыру. Я бросил куртку ему вдогонку и погрозил кулаком.
Наташка плакала. Воды в ведре не осталось. На траве была крупная роса, и я сказал, что это сверкают капельки нашей луны. И был немножко доволен: игра в сказку окончилась почти по-сказочному.
Наташка просила ещё раз сходить за луной. На моё счастье, к вечеру пошёл дождь, нас отчаянно промочило в сарае, и мы переселились в дом.
Утром, когда мы кормили карасиков, на другой стороне улицы появился Буба. Сел на крыльцо и стал гримасничать, изображая, как отбивают чеки в кассе магазина. Нажимал пальцем на глаза, как на кнопки, и, покрутив над ухом воображаемую ручку, выдёргивал язык — получите, мол, чек.
— Ему очень хочется, чтобы на него смотрели, как на клоуна в цирке, — сказал я. — А мы не будем смотреть.
Мы ушли на кухню и стали чистить картошку, Услышали, как Буба подобрался к окну, к карасикам.
— Между прочим, карасики не твои и можешь к ним не подходить! — крикнула Наташка.
— А то картошкой по лбу получишь, — подтвердил я.
Бубы не стало слышно. Потом что-то щёлкнуло в стену и подоконник — видимо, он стрелял из рогатки. Ну и пусть себе стреляет, не надо обращать внимания.
Буба опять запыхтел и завозился под окном.
Мы молча продолжали чистить картошку. Наташка не выдержала и заглянула в комнату. И вдруг ойкнула так, что я вздрогнул, выронив нож.
Буба сидел на подоконнике и пытался заткнуть пальцем дырку в нижнем углу аквариума. Вода стекала по окровавленному мизинцу на подоконник. Аквариум был почти пуст, карасики трепыхались, запутавшись в водорослях.
— Дострелялся!
Наташка заколотила кулачками по стриженой Бубиной макушке. Он втянул голову в плечи, но мизинец из дырки не выдернул.
Я бросил карасиков в банку с водой.
— Они не погибнут? — спросила Наташка.
— Не знаю. Вода в банке кипячёная.
— А им живая нужна?
— Живая.
Буба спрыгнул с подоконника, стоял на тротуаре и сосал окровавленный