Читать интересную книгу Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Возобладали настроения упадка, поражения. Вот-вот ждали снега.

Пока повсюду барствовала ледяная, черно-серая осень. Обрушивалась то тяжелыми вертикальными дождями, то прихотливыми круговертями ранних, а потому особенно злых метелей; вдруг все таяло, влага изгонялась, испарялась, в чудом открывшиеся небесные дыры ударяло щедрое солнце, баловалось на шпилях, на куполах, на зеркальных стенах небоскребов. Алмазно сверкали бескрайние лужи и капли в ветвях деревьев.

Драгоценные гримасы погоды. Московский ноябрь. Начало третьей тысячи лет.

2. Чисто комсомольская история

Была когда-то, кто не знает, огромная страна: Советский Союз.

Сверхдержава.

Варианты: СССР, Совок, Совдепия, Империя зла, Совьет Унион, Раша.

В этой стране в начале семидесятых годов двадцатого столетия для молодого городского специалиста единственным способом заработать более или менее солидные деньги считалась вербовка на великие северные стройки.

В страшных холодных пустынях, в тундре и тайге ждали своего часа неисчерпаемые богатства. Нефть, газ, драгоценные металлы, алмазы и прочее. Вся таблица Менделеева хранилась под надежным каменно-ледяным панцирем. Однажды отважные геологи разведали месторождения, а их начальники и начальники их начальников, а потом и начальники всех начальников – вожди страны – решили во что бы то ни стало ради победы коммунизма и счастья всего прогрессивного человечества добыть ценности из-под земли.

Но кто будет копать и строить? Где взять людей? Как завлечь рабочую силу в регионы, где зимой полыхают ужасающие морозы, а летом полчища насекомых готовы сожрать все живое? Как вытащить крепких, знающих, энергичных мужчин и женщин из относительно комфортабельных и сытых городов в палатки? В ледяные леса и горы?

Трудоспособная молодежь не желала ехать на северные стройки.

Пришлось заманивать деньгами. Попутно – развернуть мощнейшую идеологическую кампанию. В сверхдержаве существовала лучшая в мире, необычайно эффективная идеологическая машина, работавшая как часы: ее обслуживали самые талантливые поэты, писатели, кинематографисты, художники и композиторы. Эта машина не ломалась, не давала сбоев. Рекламные и политические технологии Запада были детскими игрушками по сравнению с колоссальным пылесосом, безостановочно обрабатывающим триста тридцать миллионов умов.

Газеты и журналы, в одну и ту же минуту выходившие в тысячах населенных пунктов, давали сочные репортажи и классные фото: умопомрачительная техника на огромных колесах прет сквозь тундру и тайгу, за штурвалами – симпатяги в новеньких ватниках и ярких касках.

Даешь Байкало-Амурскую магистраль! Даешь Уренгой! Даешь Ямал! Даешь Оренбург! Даешь освоение Сибири и Дальнего Востока!

Бодрые байкало-амурские песенки заполнили теле– и радиоэфир.

«Я там, где ребята толковые. Я там, где плакаты „Вперед!“. Где песни рабочие новые страна трудовая поет».

Передовой интеллигентский журнал «Юность» публиковал поэму Евтушенко «Северная надбавка».

Звали строить голубые города. Сулили такие горизонты, такие впечатления, что дух захватывало.

В поэме «Северная надбавка» среди прочего упоминались «на десять тыщ аккредитивы», то есть ценные бумаги, дорожные чеки на десять тысяч новых советских рублей.

То есть поэма как бы намекала на найденный, наконец, крутой маршрут меж социализмом и капитализмом: хочешь быть богат – езжай туда, где минус пятьдесят, ископай полезное ископаемое – и будет тебе все.

В семьдесят первом году двадцатого века Матвею Матвееву-старшему исполнилось двадцать пять лет, за спиной его была армия, учеба в Институте железнодорожного транспорта, диплом с отличием, аспирантура, членство в КПСС и две опубликованные научные работы. Была двухкомнатная квартирка на окраине столицы. Была молодость, сила, энергия, обаяние. Была молодая жена и маленький Матвеев-младший.

Однажды начинающий папаша бросил работу над довольно сильной своей кандидатской, подписал договор и уехал прямо туда.

На БАМ.

Мама вспоминала – нечасто, но всегда к месту – горделивую фразу отца: «Моя страна всегда даст мне заработать». Еще ей запали в память бесконечные рассказы приезжавшего раз в полгода мужа о прокладке легендарного Северо-Муйского тоннеля – сложнейшем мероприятии за всю историю мировых горнопроходческих работ.

– Он, знаешь, приезжал всегда такой свежий, обветренный, с пачками денег, с коньяком, носился по Москве, закупал книги, пластинки, шастал по театрам, меня с собой таскал, тыща друзей, все гении и пьяницы… Вечный поиск каких-то патронов, блесен, мормышек… И пахло от него костром… Не каким-то шашлычным, комфортабельным костерком, а таким… пламенем…

Что, и как, и почем было там, на строительстве Байкало-Амура, Матвей Матвеев-младший не знал, и его мама тоже. Остались от отца письма, несколько черно-белых фотографий: безбожно обросшие мужики в штормовках в обнимку хохочут на фоне острых скал и столетних кедров. Остались несколько магнитофонных пленок, несколько залистанных книг.

Сам отец пропал, сгинул. В акте написали – несчастный случай. Друзья сказали – камнепад. Вдове привезли закрытый гроб. В тот же день была торжественная кремация за счет треста, и какая-то посмертная наградка от правительства, и что-то еще от профсоюза, и венок от городского комитета партии.

И все.

Все.

Мама осталась одна. Младшему Матвею исполнилось три года.

Второй раз замуж она не вышла. Решила вернуть себе мужа в виде сына.

Весельчак, интеллектуал, гитарист и альпинист, папа еще в раннем Матвеевом детстве принадлежал к мифологии; мать не говорила о нем иначе, как с придыханием. С ее слов, Матвеев-старший являлся суровым экстремалом, романтиком и титаном духа, неутомимым и отважным.

Как потом понял Матвей, взрослея и размышляя о цепи поколений, его отец полностью нашел себя в советской романтике шестидесятых. В передовых романах Ефремова, в кинематографе Хуциева, в песнях Визбора. Матвеев-старший являлся позитивистом-реалистом. Он хотел радоваться жизни под какими угодно знаменами. Он желал – как всякий крепкий, энергичный и талантливый мужчина – хорошо зарабатывать, активно отдыхать, лазить в горы, купаться в море, водить молодую красивую жену в рестораны. Матвеев-старший был молодец. Современный человек, сын своего времени. Он ярко прожил, поездил по огромной стране, посмотрел, насладился, вдоволь побренчал у костра на гитарке. Погорланил вольнодумные куплеты. Сверкнул, влюбил в себя скромную тихую девушку, родил ребенка. Жизнь, пусть и короткая, удалась ему.

Постепенно в семье установился культ. Портреты отца – обаятельного, молодого, бородатого, уверенным взглядом сверлящего объектив, непременно в хемингуэевском, крупной вязки свитере под горло – висели в пяти местах, включая коридор и кухню. В парадном углу, в большой комнате, впоследствии отошедшей Матвею как сыну (комнаты однажды поделили, в большой обосновался сын, в маленькой – мать), само собой возникло нечто вроде мемориала. Катушечный магнитофон с десятком бобин: Высоцкий, Окуджава, Галич, Визбор, Матвеева… Имелась и фонограмма самого папы, две песни, им сочиненные и исполненные под шестиструнную гитару. Выше, на книжной полке, несколько томиков: «Триумфальная арка», «Острова в океане».

Отец призрачно, неосязаемо присутствовал везде, в семейной жизни принимал самое активное участие. «Ты совсем как твой отец». «Отец так не делал». «Отцу бы это не понравилось».

Правда, Матвей-младший не торопился оправдывать надежды матери. Ни в какой области он не проявил талантов и переходил из класса в класс на тройках. В начальной школе учителя считали его ординарным ребенком. Но постепенно мальчишка с анекдотическим тройным именем – Матвеев Матвей Матвеевич – стал популярен. Старшеклассники, огромные дядьки с усами и щетинистыми подбородками, обожали на лестницах кричать:

– Эй, Тройной! Как дела, Тройной?

Их – пятнадцатилетних отроков в Совдепии – школьное прозвище Матвея отсылало к архетипу «Тройного» одеколона: парфюмерного снадобья, любимого советскими алкоголиками.

– Эй, Тройной! – кричали подростки, завидев пятиклассника Матвея, влачащего портфель с географии на математику. – Как сам, Тройной? Обзовись! Как твое фамилие, имя, отчество?

– Матвеев Матвей Матвеевич, – тихо отвечал он, глядя в рассохшиеся доски школьного пола.

Старшеклассники веселились и орали друг другу:

– Тройной! Ха-ха! Тройной!

Так, неся свою кликуху, как школьную легенду, Матвей по прозвищу Тройной вступил в отрочество.

В двенадцать появился интерес к девочкам, в тринадцать огрубел голос, полезли темные волосы на лице и теле, в голове стал обретаться волшебный туман, захотелось чего-то смутного, неясного, огромного – взять и прибавить яркости собственной жизни, как в телевизоре. Какие-то прочлись Жюль Верны и Уэллсы, и сочинились несколько мрачно-романтических стихотворений (впоследствии он их перечитал и поспешил выбросить), выписывался даже журнал «Юность», где Ахмадуллину ставили рядом с Вайнерами, и это считалось чрезвычайно новаторским подходом. Но неясные помыслы так и не превратились в цели. Тройной Матвей так и не понял, чего он хочет. Он любил кресло, книжки, телевизор, уют. Чай с шоколадной конфетой. Любил летним утром подойти к раскрытому настежь окну и через ноздри вобрать в себя свежего воздуха – так, чтоб закружилась голова и в глазах слегка потемнело. Чтоб небо показалось не голубым, а оранжевым.