Я повернул налево – и немедленно пожалел, что сделал это. Дорога уходила резко вниз, извиваясь между деревьев и скал, и была скользкой ото льда, грязи и полузамерзшего коровьего дерьма. Маленький «Ситроен» дергался и раскачивался из стороны в сторону; лобовое стекло запотело от моего взволнованного дыхания, и мне пришлось опустить боковое и высунуться наружу – нешуточное дело, учитывая, что температура там была гораздо ниже нуля.
Я проехал мимо тихих, заброшенных ферм, с осевшими сараями и закрытыми окнами. Я проехал серые поля, на которых, словно грязные картинки из головоломки, стояли коровы, со свисавшей с их щетинистых губ замерзшей слюной. Я проехал закрытые ставнями дома и поля, сходившие под наклоном к темной, зимней реке. Единственным признаком жизни, встретившимся мне, был стоявший возле обочины трактор с заведенным двигателем и колесами, которые от затвердевшей на них коричневато-желтой глины были в два раза больше своего действительного размера; в его кабине никого не было.
Наконец, между твердыми каменными стенами, под аркадой переплетенных безлистных ветвей, через мост, – петляющая дорога провела меня к Уолли. Я выискивал глазами танк, о котором рассказали мне старики, но с первого раза все равно его не заметил и потратил пять минут на то, чтобы на всем обратном пути, по которому только что проехал, бороться с глупой машиной, дважды глохнуть и едва не врезаться в ворота фермы. Я увидел, как на грязном дворе открылась массивная дверь и на меня с подозрением уставилась женщина, с серым лицом, в белом кружевном чепчике; но потом дверь закрылась, а я врубил «Ситроен» на что-то похожее на вторую передачу и снова выехал на дорогу.
Этот танк можно было бы не заметить и средь бела дня, не говоря уже о сумерках в разгар морозной нормандской зимы. Но только сделав поворот, я сразу его увидел, и через несколько ярдов мне удалось остановить «Ситроен», стонавший и жаловавшийся своей подвеской. Я шагнул из машины в кучу коровьего навоза, но хорошо, что он хоть не вонял при такой температуре. Потом очистил ботинок о камень, лежавший возле дороги, и направился посмотреть на танк.
Он был темный и неуклюжий, но удивительно маленький. Я полагаю, что мы настолько привыкли к огромным армейским танкам, что забыли какими крошечными на самом деле были танки Второй Мировой войны. Его поверхность была черной и покрыта чешуйками ржавчины; а живая ограда разрослась настолько, что танк, со своей башней, гусеницами и короткой пушкой, опутанными кружевами боярышника, выглядел, как какая-то своеобразная спящая красавица. Я не знал точно, какого типа был этот танк, но предположил, что, может быть, «Шерман» или что-то подобное. Явно, что он был американским: на его боку проглядывала поблекшая и проржавевшая звезда и что-то вроде рисунка, который время и погода почти уже стерли. Я пнул машину, и она отозвалась слабым, пустым и гудящим звуком.
По дороге медленно шла женщина с алюминиевым молочным ведром. Приближаясь, она осторожно меня разглядывала, но, когда подошла ближе, остановилась и поставила свое ведро на землю. Она была очень молода – двадцать три или двадцать четыре, – на голове ее была повязана косынка в красный горошек. По-видимому, она была дочерью фермера. Ее руки загрубели от предрассветных доек в холодных сараях, щеки были ярко-малиновыми, как у размалеванной крестьянской куклы.
– Bonjour, mademoiselle, – сказал я. Девушка ответила внимательным кивком.
– Вы американец? – спросила она.
– Верно.
– Я так и подумала: только американцы стоят и смотрят.
– Вы хорошо говорите по-английски.
Она не улыбнулась.
– Я три года была помощницей по хозяйству в Англии, в Пиннере.
– Но затем вернулись на ферму?
– Моя мать умерла – отец был совсем один.
– У него преданная дочь.
– Да, – сказала она и опустила глаза. – Но я надеюсь когда-нибудь снова уехать. Здесь очень одиноко. Очень тоскливо.
Я повернулся к мрачной, приводящей в уныние махине танка.
– Мне говорили, что здесь водятся привидения, – сказал я. – Ночью можно услышать переговоры экипажа.
Девушка промолчала.
Я некоторое время подождал, потом снова повернулся и посмотрел на нее через дорогу.
– Это правда, как вы думаете? Его посещают призраки?
– Вы не должны об этом говорить, – произнесла она. – Если о них говорить, то свернется молоко.
Я взглянул на ее алюминиевое ведерко.
– Вы серьезно? Если говорить о призраках в танке, то испортится молоко?
– Да, – прошептала она.
Я думал, что я уже слышал все, но это меня удивило. Здесь, в современной Франции, образованная молодая леди шептала рядом со старым, разбитым танком «Шерман», боясь, что свернется ее свежее молоко. Я положил руку на холодное ржавое крыло танка и почувствовал, что нашел что-то совершенно особенное. Роджер был бы от этого в восторге.
– А вы сами слышали призраков? – спросил я у девушки.
Она быстро покачала головой.
– А вы знаете кого-нибудь, кто слышал? Кого-нибудь, с кем я мог бы поговорить?
Девушка подняла свое ведро и тронулась дальше. Но я пересек дорогу и пошел рядом с ней, хотя она и не собиралась ни смотреть на меня, ни отвечать на мои вопросы.
– Я не хочу быть любопытным, мадемуазель. Но мы с приятелем пишем книгу: все о дне «Д» и о том, что случилось после. И, кажется, что это как раз та история, которую я бы действительно смог использовать. Вот что я имею в виду. Несомненно, кто-то же слышал голоса, если они реальны?
Она остановилась, и на мне изучающе замер ее твердый взгляд. Она была необычайно хороша для нормандской крестьянки: с прямым носом, какой можно увидеть у женщин на гобелене Байо,[8] и переливающимися зелеными глазами. Под забрызганной грязью короткой курткой, скромной юбкой и резиновыми ботинками скрывалась совершенно замечательная фигура.
– Я не знаю, что заставляет вас так трепетно к этому относиться, – сказал я. – Это просто сказка, правда? Я хочу сказать, что призраков не существует, ведь так?
Она продолжала пристально на меня смотреть и затем произнесла:
– Это не призрак, это другое.
– Что вы подразумеваете, говоря «другое»?
– Я не могу сказать.
Она продолжила свой путь, и на этот раз так быстро, что я едва за ней поспевал. Надо думать, что если ходить два раза в день до коровника и обратно по три мили, мускулы на ногах станут хорошо тренированными. К тому времени когда мы дошли до покрытых мхом ворот, возле которых я разворачивал свой «Ситроен», мое дыхание стало хриплым, а горло болело от сырого и холодного воздуха.
– Это моя ферма, – сказала она. – Теперь я должна идти.
– Вы мне больше ничего не скажете?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});