Читать интересную книгу Никто, кроме нас. Документальная повесть - Александр Филиппов

Сколько помнил Виктор себя, с измальства – всегда при деле. Огород обихаживать – полоть, поливать, – его обязанность. Опять же, за скотиной ходить, сена задать, – тоже он. В колхозе – всё в ручную. Пахали, боронили да косили на быках. Лошадей оставалось мало, их в армию реквизировали. Виктор и ростом-то – от горшка два вершка, а уже погонщиком. Шестой класс закончил – серьёзное дело доверили: поставили помощником конюха. Конюхом был фронтовик Захар Иванович, а Виктор у него на подхвате. Корму лошадям задать, почистить, напоить, в ночное сгонять…

К слову, уже в ту пору, звали на селе паренька уважительно, по имени-отчеству, Дмитричем. Сперва, должно быть, в память об отце, уважаемом человеке. А потом и сам Виктор заслужил право именоваться по отчеству.

Раз, помнится, отправили его, малолетку, с двумя ребятами постарше, из Алябино в соседнее село Беседино. Там на реке Кинель мельница водяная стояла. Шёл 1947-й, послевоенный, но всё ещё голодный для села год. Взрослые в поле, а пацанов послали на быках колхозную рожь смолоть.

Самый старший из троицы, Николай Кутепов, паренёк хваткий да шустрый. Прихватил с собой корчажку какую-то, вроде донышка от ведра цинкового.

Смололи рожь на мельнице, погрузили, кряхтя и надрывая пупки, мешки в телегу, в обратный путь тронулись. А есть хочется – спасу нет! Николай Кутепов и говорит:

– Сейчас, пацаны, я вас лепёшками досыта накормлю!

Сыпанул в припасённую корчажку ржаной муки из мешка, воды добавил, замесил тесто. Разжёг костёр, донышко ведёрное, будто сковороду, на огне раскалил, шмякнул комочки теста, поджарил – и впрямь лепёшки!

Наелись впервые за много дней – от пуза! И поехали дальше. Но расплата настигла обжор почти мгновенно. Животы словно ножом резать начало, тошнота, рвота…

Кое-как бледные, ослабшие, девять километров до родного Алябина одолели, чуть живыми приехали…

Дедушка с бабушкой, да мама с братом и сёстрами Виктора вроде как на два хозяйства жили. Так выгоднее для семьи выходило, потому что не одну, а две коровы можно было держать.

Сено косили по неудобьям, оврагам да косогорам, лесочкам да балкам, далеко от села. Уезжали на косьбу с ночёвкой, жили в шалаше, или по местному – в балагане, сложенном из веток да травы. Дед, Василий Яковлевич, непременно Виктора с собой брал.

– Коси коса, пока роса, роса долой, и мы домой, – приговаривал дед под звон литовки.

Но прекращать работу после того, как роса подсохнет, не получалось. Косили, махали косой под палящим зноем, под обстрелами комаров и слепней, до изнеможения. Пот градом, рубашку хоть выжимай – в бане так не пропаришься, не пропотеешь! Но баня – то удовольствие, а косьба – труд, тяжёлый, на измор.

Вечером – ужин скудный, кулеш на костерке сваренный. Похлебал с дедом деревянной ложкой из котелка, и спать. А утром опять всё с начала.

Дед прихрамывал. От того и на фронт не попал. Был он мужиком не слишком разговорчивым. Взгляд – тяжёлый, пронзительный. Когда много позже Виктор посмотрел фильм «Тихий Дон» по роману Михаила Шолохова, то удивился. Артист, что отца Григория Мелихова играл – вылитый дед, Василий Яковлевич!

Выпивкой дед не баловался, но, поскольку пчёл на подворье держал, медовуха в доме была. Изредка, выпив ковшик, становился разговорчивее, любил прихвастнуть прежними подвигами молодецкими. Да бабушка его окорачивала:

– Ты, Вась, помолчал бы! Вот свёкор, отец твой, богатырь был. А ты раз в драку полез, так тебе так наподдали, что ты на печи две недели отлёживался, и на всю жизнь охромел!

В Алябино жителей по фамилии Алябьевы много было. Потому и клички, чтоб различать, о ком речь идёт, друг другу давали. Семейство бабушки с дедушкой, а по наследству и дочери, Борниковой, Яковиванычами звали. По имени-отчеству отца дедушки, Якова Ивановича Алябьева.

Виктор его уже не застал, прадед в 1938 году умер. Но силищи он необыкновенной был, тем и запомнился крепко односельчанам. Бывало, рассказывали, почистит в стойле за скотиной, навалит полные сани с верхом навоза, а лошадь не впрягает, жалеет: «Я, – говорит, – сам быстрее управлюсь». Возьмётся за оглобли, да и сволочёт дровни со двора. Потом, когда лошадей всех в колхоз забрали, сила его в хозяйстве особенно пригодилась. И за коня, и за вола на себе всё таскал.

Село Алябино река Кинель надвое рассекает. По одну сторону – две бригады колхоза имени Степана Разина обосновались, третья – на другой стороне. Вот мужики с разных концов и мерялись постоянно силой, сходились стенка на стенку в кулачных боях. И равных в тех схватках Якову Ивановичу не было. Противников он одним ударом с ног сшибал, а его до старости одолеть так никто и не смог!

…Виктор опять завертелся в недрах омёта. Буян обеспокоенно переступил с ноги на ногу, всхрапнул тревожно.

– Ну, не балуй у меня! – окоротил его Виктор. – Затопчешь ведь! Что б ты без меня делал? Сгинул в степи! А сейчас отдохнул, отъелся, и заскучал? Рано нам дальше трогаться. Буран-то всё не стихает. Разгулялся на сутки, не меньше. Так что стой смирно, не вертись. Тебе хорошо, ты с головой харчем укрыт. А мне и поесть нечего… Эх, жаль, на ферму с утра не попал, народ не поздравил! Нехорошо получилось…

И опять вспоминалось ему детство – босоногое, но не безмятежное, всё больше голодное, работой, часто для мальца непосильной, наполненное…

Война догорала где-то на Западе, в село начали возвращаться фронтовики. Первым пришёл Иван Черкасов. Жил он по соседству, через три дома. Посылок с фронта много слал, трофеев, как тогда говорили. Единственный из всех фронтовиков. Другие-то головы на полях сражения клали, без рук, без ног возвращались, и посылок от них никто не дождался. А этот зажиточным слыл, вроде как по ранению, ещё Победу не объявили, раньше всех воротился.

Его по нехватке мужиков бригадиром в колхозе поставили. Щеголял во френче немецком, хвастался своими боевыми подвигами, каждый день – под хмельком. Видать, было выпить на что!

А когда настоящие фронтовики объявились, они вмиг раскусили, что Черкасов за вояка такой.

Кузнец Нестор Николаевич Бышкин, всю войну на передовой отпахавший, переговорил с Черкасовым, да и приложил его пудовым, натруженным кулаком в ухо. А односельчанам объяснил гневно:

– Этот гад в похоронной команде служил, пороху и не нюхал. Они за войсками по тылам шли, мертвецов и наших, и немцев обирали. Что-то ценное начальству сдавали, что-то для себя припрятывали. Отсюда у него и трофеи богатые. А ранили его, небось, свои же, с кем служил. Видать, шмотьё, с трупов содранное, не поделили, передрались, как стервятники…

После того бойца похоронной команды сельчане стали обходить стороной, с бригадиров его погнали, он запил горькую, и вскоре вовсе исчез из села.

С того случая уяснил для себя Виктор: добро, нажитое неправедно, впрок не идёт. Всего надо в этой жизни своими руками, честным трудом добиваться. Большинство людей, окружавших его, так и жили. На общественном поле, на колхозной ферме с зари до зари, выкраивая толику времени и для своих огородов, скотинки.

Зарабатывали, кто как мог. Например. В Алябино ещё и подсобный промысел – алебастр в окрестных горах добывали. Найдут жилу, залегающую на метр – два под землёй, окопают, выломают кайлом куски поувесистее, очистят от грязи, разведут большой костёр, и обжигают на нём. Потом после обжига дробят в порошок, просеивают, как муку, и по мешкам рассыпают.

Продавали в соседний Александровский район, в поездки отправлялись артелью. Особенно хорошим спросом алебастр у немцев тамошних пользовался. Народ они аккуратный, чистоту любят. А алебастром и дома белить можно, и стены штукатурить, умельцы из него посуду лепили, игрушки разные. Но, поскольку денег и у немцев не было, не столько продавали, сколько меняли алябинцы свой алебастр – на пшеницу, муку, одежонку – кто как договорится…

Виктор поднялся, раздвинул руками сено, выглянул наружу. Совсем рассвело, но буран и не думал стихать. Всё окрест было затянуто белой тугой пеленой. Отойди на несколько шагов от спасительного омёта – и не видно уже ни зги, степь поглотит, завалит сугробом, заставит остановиться, упасть с тем, чтобы уже никогда не подняться.

Он отступил в уютное, безопасное нутро, спрятался за стенами из плотно слежавшейся люцерны, досадую на то, что непогода затягивается ещё как минимум на сутки. Интересно, хватились ли его уже на отделении? Или решили, что загулял молодой управляющий, или отсыпается дома после новогодней ночи. Ведь сегодня первое января, выходной, и где-нибудь в городе, райцентре люди сейчас и не думают ни о какой работе, пошли по гостям, ведут детишек на ёлки в клубах и Домах культуры, в парках и на площадях, и снег, обильно падающий с небес, не пугает их, не сулит им беды, а наоборот, радует, и на него неодобрительно смотрят разве что дворники. Гуляющий праздно народ не догадывается даже, что где-то далеко, в степи, буран едва не погубил человека.