Читать интересную книгу Дорога в небо - Виктория Шавина

Лес тревожно переговаривался птичьими голосами, листва взволнованно дышала. Даже рябь на реке казалась предупреждающими письменами. Летни, конечно, ничего этого не могли заметить.

Хин не пытался составить речь. Орур, нетерпимый к слабостям, не узнал у людей самого важного: что именно привиделось женщинам, отчего они кричали? И теперь что объяснять и что обещать людям? Правитель, избранник Богов, должен знать, как справиться с любой напастью. Всякой причине положено своё следствие, думал Хин, всякой опасности — свой ответ. Играя ради спокойствия суеверных подданных в войну с духами, нельзя было по-настоящему действовать. И только с причиной их появления требовалось считаться. Правитель её не знал.

Орур раз десять ударил в барабан, прежде чем толпа успокоилась. Хин, привычно угадав момент, властно велел:

— Тихо!

И, едва слово отгремело над толпой, смолкли последние шепотки. Люди смотрели на правителя и ждали его наказа: молодёжь — с фанатичной преданностью, бывалые воины — с любопытством, старики — с тенью усмешки. Они замолкли бы и сами, но за четыре года молодой мужчина успел понять, что порою лишь иллюзия божественной власти удерживает летней от необдуманных поступков — следствия горячей крови. Келеф выиграл в давнем споре, но теперь где-то в далёкой Весне ему не было дела до чужого владения, затерявшегося в песках, и до того, с чем соглашается или спорит Хин Одезри.

— Без ветра вода не колышется, — заговорил правитель, и толпа придвинулась. — Знаю, многие из вас сегодня тайком молились древним Богам.

Люди молчали — ни гнева, ни усмешки на лицах. Хин понял, что угадал и мог бы выразиться того смелее: молились почти все. Орур равнодушно созерцал представление, затеянное правителем. Тот уверенно продолжил:

— Ваши сердца подсказали вам, что нужно делать, и ваша победа уже предрешена, потому что вы смогли услышать их. Продолжайте молиться — только от вашей веры теперь зависит, как скоро исчезнет ужас.

— Но что это? — крикнул один из бывалых загонщиков.

— Испытание, — сурово молвил Хин.

По толпе пробежал тихий вздох облегчения; люди закивали, забормотали, соглашаясь. Правитель отошёл к старейшине. Орур улыбнулся без особой доброжелательности — словно сопернику, умудрившемуся свести игру в ничью.

— Сказали им то, что они и хотели услышать, — подытожил летень. — Что это даст?

— Время, — с напускным легкомыслием бросил Хин. — Теперь ты отправишь их работать, и они пойдут, не прекословя. А мне нужно в крепость.

Окно супружеских покоев на втором этаже выходило в сад. Слуги и стражники знали всё, что пытались скрыть каменные стены: и то, что правитель спит отдельно от жены, и то, как сильно эти двое ненавидят друг друга. Летни помнили: года три назад женщина пыталась казаться послушной, растопить сердце мужа, но долго идиллия не продлилась. Да и то правда: не только взбалмошную пятнадцатилетнюю девицу могло уязвить равнодушие — тут взыграла бы гордость даже у женщин опытнее и старше.

— Видать, не хороша, — судачили стражники. — Может там порча какая: скажем, грудь одна меньше другой, талия перекосилась или волосья на животе?

Голос у молодой госпожи оказался сильный. Как она принималась ругаться, слышно было на всю крепость — словно рог ревел. Стражники и слуги живо собиралась под окном на любимое развлечение, торопясь, как бы чего не пропустить. Слова разбирали далеко не всегда, ответы правителя и вовсе трудно было услышать, но интонации женщины — на диво красноречивые — служили безошибочной подсказкой. В этот раз она свирепствовала как никогда — сторожевой и тот спустился со стены. Воины почтительно расступились, освобождая для старого стражника место.

— Ух! — пробормотал кто-то после особенно громкой, визгливой тирады.

— Взял жену, забудь тишину, — хихикнул молодой голос в ответ.

— Тшш! — стражник постарше прижал палец к губам и кивнул на окно. — Услышат ещё.

Женщина завизжала вновь.

— Да, — проникшись, шёпотом высказался другой летень, — на их-то нрав не угодишь.

На него посмотрели с улыбками:

— Уж будто тебе Ейши жару даёт!

Стражник, видно вспомнив о чём-то, со смущённой гордостью заулыбался, даже глаза отвёл. Остальные, угадав в чём дело, с уважением зашептались, кто-то толкнул счастливца в бок.

— Огонь-девка, — согласно молвил сторожевой густым, тяжёлым басом. — И мастерица, да с добрым сердцем. Уж ты её береги.

За окном что-то обрушилось с долгим стеклянным грохотом.

— Опять хрустали бьёт, — сказал молодой голос.

— Дорогие, — прибавил кто-то из стражников постарше.

— И зачем он их ей покупает? — удивился счастливец.

— Да то ж, кажись, её приданное.

— Нет ему ни конца, ни края, — хихикнул слуга, подававший правителю обеды в кабинет.

— Кто из-за богатства женится, тот богатство и получит, — вполголоса заметил сторожевой.

Один из юнцов, хвастая, тотчас припомнил поговорку в ответ:

— Угу, как говорится: добрая жена дом сбережёт, а худая рукавом растрясёт.

— Да, — серьёзно заметил бывалый стражник, — с такой бы давно по миру пошли.

— Такую бы зарезали давно, — возразил ему другой.

— Всё одно бы сначала натерпелись, — встрял третий.

— Тшш!

Невидимая женщина за окном захлёбывалась упрёками. Летни долго молчали, слушали.

— Чего он там ждёт? — наконец, выразил общее недоумение молодой весёлый стражник. — Я б давно ушёл, и пущай бесится.

— На дуре женишься — сам в дураках будешь, — ответили ему.

— На немилой жениться — сердце озлобится, — дополнил сторожевой.

— Да вроде, слава Богам, особенно не видать, — громко сказал молодой голос.

На него зашикали. Кто-то из бывалых хмыкнул:

— Да и то правда — кто ж ему мил?

— Есть там какая-то в Онни…

— Ведьма что ли? Нет, мой друг, всё это пустое.

— Чему не гореть, того не зажечь, — неожиданно решил один из старших стражников, и все отчего-то посмотрели на сторожевого: — Так что ли?

Женщина наверху заскулила.

— Ушёл, — истолковал молодой голос.

— Две любви в одном сердце не поместятся, — сказал старый стражник.

Его не поняли, а он, не обращая внимания на удивлённые и любопытные взгляды, степенно удалился, ступая в собственные следы. Сад тихо шумел на ветру, тревожа жителей саванны чужой весенней красотой.

Солнце наполнило пылью старый кабинет матери, так пугавший Хина в детстве. Тут ему рассказывали об отце, которого он никогда не знал, здесь же требовали признать вину, слушаться, любить и уважать. Разве можно заставить любить? Правитель задумчиво улыбнулся, вспомнив поговорку летней: «Кто не мог взять лаской, не возьмёт и строгостью».

Безделушки, ненужные новому хозяину, из кабинета давно вынесли, но небольшая коллекция камней — ничем не примечательных кусков гранита — осталась. Иногда молодой мужчина вертел их в руках и несогласно хмурился (бессознательно подражая Оруру), словно камни ему прекословили.

Снаружи царила привычная полуденная тишь. Стражники прятались под навесами, сторожевой спал в своей башенке, и только мать упрямо гуляла с внучкой — трёхлетней девочкой, рыжей как и отец. «Правильно, — устало подумал правитель, — голова ей ни к чему, пускай напекает». Он не любил дочь; глупый ребёнок, то плачущий, то лопочущий, то ковыряющийся в носу, вызывал лишь раздражение.

«Завтра прибуду в Город, — написал Хин на четверти пергаментного листа. — Уеду в тот же день. Охранников двое».

Запечатав письмо, он привязал его к лапе птицы и выпустил, подумав об уванге Онни. Вторая записка предназначалась Пáрке и начиналась похоже:

«Утром буду в Городе. Нужен совет».

Теперь предстояло отыскать дорогую редкость в подарок ведьме или развлечь её небывалым способом. Хин посмотрел в окно, безрадостно прищурившись, и поднялся из-за высокого стола, чтобы выпустить вторую почтовую птицу.

«Здравствуй, милый друг детства», — издеваясь, писал Лодак.

К собственному удивлению, последние два года правитель раз в месяц получал от него послания, и так же аккуратно раз в месяц отвечал на них. Для птиц целый пергаментный лист, а то и два были слишком тяжёлой ношей, и гонец довозил их до границы с владениями уана Марбе. Дальше письмо доставляли доверенные слуги каждого из правителей. Вернее, Лодак правителем не был, довольствуясь должностью советника при старшем брате, но Хин не мог думать о нём иначе, чем о равном. Он не верил, чтобы человек настолько амбициозный, хладнокровный и умный надолго остался вторым лицом в своём владении.

Слог у Лодака был лёгким и непринуждённым, почерк — угловатым и резким, как у всех летней. «Мой сосед с другой стороны, — рассказывало письмо, — зачастил в Онни. Уж не появилось ли там что интересное? С увангом он в ссоре с недавних пор, но воротная стража его пропускает — стало быть, не получали известного приказа».