Читать интересную книгу Хождение по квадрату - Рид Коулмен

Меня поставили разводить толпу, и вот тут-то на сцену вышел Сын Сэма. Если вы внимательно просмотрите старый выпуск новостей, увидите меня: я стою за правым плечом детектива Эда Зиго и слева от Берковитца. Честно говоря, я был удивлен, как и все остальные, что этот круглолицый почтовый служащий с жесткими волосами и глуповатой улыбкой оказался Сыном Сэма. По мне, так он выглядел то ли как мальчик-переросток накануне бар-мицвы, то ли как огромная надувная игрушка с парада Мейси в День благодарения. Господи, может, и Джек Потрошитель был похож на Шалтая-Болтая.

*

Вполне понятно и даже простительно, что немногие ньюйоркцы помнят исчезновение Патрика М. Малоуни. Мы живем в усталом городе: он никогда не спит и нуждается в отдыхе. Местные газетенки и электронные средства массовой информации носились с этим около недели, но к Рождеству для большинства Патрик Малоуни превратился в смутное воспоминание: что-то-знакомое-не-он-ли-выиграл-Приз-Хейсмана? Если бы он был маленьким мальчиком или девочкой-подростком, возможно, пресса забыла бы о нем не так скоро.

Оглядываясь назад, я не припоминаю, чтобы слышал об исчезновении Патрика Малоуни до того, как меня вовлекли в это дело. Не хочу воссоздавать прошлое из кусочков. Иногда я думаю, что должен был увидеть один из тысяч плакатов, которые развесили родственники Патрика по всему Нью-Йорку. В своей жизни я видел миллионы листовок, но вряд ли смогу описать хоть одну из них.

Я просто не помню. Слишком уж я был поглощен жалостью к себе самому после второй за три месяца операции на колене, чтобы помнить многое из того, что произошло в декабре того года. В то время артроскопы и магнитно-резонансные исследования не были еще стандартными хирургическими методами. Доктора разрезали меня вполне прилично. Внезапно я почувствовал огромное влечение к копченой лососине, которую мои родители ели на завтрак по субботам. Когда меня спрашивают, почему мне пришлось бросить службу в полиции, я отвечаю, что у меня тяжелый случай коленомонии. Это вызывает смех. Ответ на вопрос, как я повредил колено, зависит от количества выпитого мною виски. Когда я трезв, говорю, что был ранен в колено горящей стрелой, которую выпустил один наркоман-шизофреник с крыши в Куинсе. После двух порций спиртного я отвечаю, что повредил колено, ловя младенца, выброшенного из горящего дома обезумевшей матерью. Здорово напившись, я говорю правду: поскользнулся на куске копирки в полицейском участке. Я, Мо Прейгер, самый обыкновенный человек.

Управление вручило мне «свидетельство о хромоте» — в период финансового кризиса каждое сокращение отодвигало город от грани налогового краха, — и меня прогнали. Я испытываю на этот счет смешанные чувства. Я работал хорошо, но никогда не любил работу, не то что другие ирландские парни. У меня нет этого в крови. Евреи — странный народ В них есть почти мистическое уважение к закону, но они склонны смотреть на его служителей с подозрением. Я на «слабо» пошел сдавать полицейский экзамен и, когда получил письмо из академии, решил, что хватит слоняться по всем университетам города только для того, чтобы не пропала отсрочка от призыва.

Год я протестовал против войны, на следующий — хватал и бросал протестующих в тюремные фургоны. Не думаю, что многие с этим согласятся, но я считаю, что полицейские — после военнопленных и призывников — сильнее всего желают окончания войны. Мало кому нравится, когда его называют свиньей,[3] а наклейки на бамперах наших машин: P-rid (гордость), I-ntegrity (честность), G-uts (мужество) — слабое утешение.

За несколько лет до моего неудачного падения мы с моим старшим братом Ароном начали копить деньги. Он всегда мечтал о семейном деле, о винном магазине где-нибудь в городе. Нельзя сказать, что это было и моей мечтой, но я не привык спорить. К тому же Арон знал толк в деньгах. Мы всегда шутили, что он мог бы закопать в землю никель[4] и вырастить пять баксов. Его подгоняли неудачи нашего отца.

Много лет мой отец управлял супермаркетом, но потом вложил-таки деньги в собственный магазин. Тот прогорел, и мои родители были вынуждены объявить себя банкротами. Обязанность лгать кредиторам о местонахождении родителей часто ложилась на плечи Арона. Мой брат всю жизнь не мог отделаться от смятения, которое вызвала в нем необходимость покрывать маму и папу. Но в тот момент никто и предположить не мог, как это смятение свяжет нас с судьбой Патрика Малоуни.

Университет Хофстра

Служба студенческих консультаций.

Лечащий психолог: Майкл Блум, доктор философии.

Пациент: Малоуни, Патрик М., идентификационный № 077-65-0329.

Файл № 56-01-171.

Запись сеанса 11–18 ноября 1976 г.

ПМ: Добрый вечер, доктор Блум.

МБ: И вам того же, Патрик. Вы выглядите напряженным.

(Пациент молчит около двух минут)

ПМ: Извините.

МБ: Извинить? За что?

ПМ: За то, что не говорю.

МБ: Иногда молчание бывает красноречивее слов. Так о чем вы думаете, когда молчите?

ПМ: Ни о чем.

МБ: Ладно, это честный ответ. На прошлой неделе вы обмолвились, что, возможно, захотите когда-нибудь стать писателем.

ПМ: Думаю, стоит попытаться.

МБ: Хорошо. Давайте сейчас и попробуем. Представьте: вы сидите в моем кресле и смотрите на героя, которого вы играете. Он не разговаривает. Напишите или скажите мне, о чем он думает, Патрик. Что творится в его голове?

(Молчание в течение одной минуты)

ПМ: Он напряжен. Он не знает правил.

МБ: Эти правила важны?

ПМ: Всегда.

МБ: Всегда?

ПМ: А как бы иначе он узнал?

МБ: Узнал что?

ПМ: Как быть хорошим пациентом.

МБ: Для вашего персонажа важно быть хорошим?

ПМ: Важнее всего остального. Что может быть важнее этого?

28 января 1978 года

Мне кажется, я не уловил момент, когда пропало мое романтическое отношение к снегу. Таков уж удел любых романтических представлений, не правда ли? Я вспоминаю, как смотрел на снег из окна моей комнаты и думал, что чертовски трудно будет передвигаться. К счастью, я уже обхожусь без костылей, но и с тростью ходить нелегко. Попробуйте как-нибудь сами. Телефонный звонок прервал мое раздраженное созерцание этого явления природы.

— Я нашел ее! — Арон — обычно эмоций в нем не больше, чем в свинцовой чушке, — изверг мне в ухо море возбуждения.

— Хорошо. Я знал, что это ты ее потерял.

— О чем это ты?

— О металлической расческе, которую я одолжил тебе, когда мне было двенадцать.

— Заткнись ты! — заорал он (так всегда бывает при упоминании этой расчески). — Не брал я твою проклятую…

— Ладно, ладно, извини, — сказал я. — У меня плохое настроение.

— В чем дело, опять колено?

— Ну да. Значит…

— Значит, — повторил он. — Ну и что?

— Вот это мило! Ты мне звонишь, не забыл?

— Точно. Слушай, я нашел для нас замечательный магазин.

— Я весь внимание.

Он был почти прав. Магазин был превосходным. Он находился в северном Вестсайде, в Манхэттене, на Колумбия-авеню, двумя кварталами севернее Музея естественной истории. Эта территория, по сведениям Арона, очень высоко котировалась в качестве будущего злачного заповедника. Арендная плата для Манхэттена небольшая, есть возможности для развития. Владелец винного магазина желал продать нам оборудование за гроши.

— Ты не понимаешь? — рявкнул Арон в ответ на мое молчание. — Нам не придется немедленно вкладывать большую часть капитала в строительство. Это дает два преимущества. Во-первых, мы сможем выделить больше денег на закупку товара. Во-вторых, это дает нам время, чтобы заполучить собственных надежных клиентов, обслуживая прежних покупателей.

Наконец я заговорил:

— Сколько?

Он захмыкал и забормотал, прокашлялся и выложил новость. Да, предложение было великолепное, но нас отделяли от коммерческого счастья несколько тысяч долларов.

— Ты уверен, что Мириам нам не поможет? — спросил он, имея в виду нашу младшую сестру.

— Не она, — в сотый раз объяснил я. — Она бы помогла.

— Знаю, знаю, — согласился он, — это Ронни. И зачем только она вообще вышла за него замуж?

— Она любит его. Он красивый. Он заботливый, и он доктор.

— И только-то? — пошутил Арон. — Слушай, этот парень готов дать нам еще несколько недель, чтобы мы выпутались с деньгами. Дай мне знать, если тебе что-нибудь придет в голову. Целую.

Кое-что мне действительно пришло в голову: выпрыгнуть из окна. Но снега выпало недостаточно, чтобы смягчить падение. Печальные известия вкупе с хронической болью наводят человека на странные мысли. Единственная роскошь, которую я в моем нынешнем положении мог себе позволить, — это размышлять. Со времен учебы в колледже я нечасто это делал. Нет, я не хочу сказать, что полицейские тупые или вообще не думают. Просто стоит втянуться, и работа для рядового полицейского становится рутинным делом, где все зависит от быстроты реакции и силы. Боль пробудила давно молчавший внутренний голос. Но тут раздался еще один звонок.