Читать интересную книгу Записки отставного медицин-майора - Владимир Шуля-табиб

— Аня, на вене сидишь? Капельница готова? Отлично! Бабуля, как самочувствие? Дышать легче? Хорошо, хорошо. Начинай гепарин, Анюта.

Хм, гепарин… Здесь бы стрептодеказу, чудо-препарат. Но еще в 1990 году он стоил более тысячи рублей за дозу, а сегодня — страшно и подумать. Бабка сама того не стоит, мы все того не стоим. Нам потому его и не дают. Впрочем, у тех, кто «стоит», другая медицина, они нашу «скорую» не вызывают.

— Петя, аппарат принес? Аня, пятьдесят на пятьдесят.

— А не мало?

— Конечно, надо бы побольше, но пока страшновато. Добавь еще в капельницу десять кубиков оксибутирата… Да не в резинку, а в капельницу! Бабуля, боль еще не прошла?

— Спасибо, доктор, почти не болит, чуть-чуть только.

Повеселела бабка, порозовела. Ну-ка давление… Ничего, пока хватит. Из шока, можно сказать, вышла.

— Что там на ЭКГ?

— Хороший трансмуральный инфаркт, — протянула кардиограмму Аня. — Похоже, в передне-перегородочной области.

Не ошиблась фельдшер, молодец. Но ритм может полететь в любую минуту…

— Проскочили групповые желудочковые эстрасистолы! — Аня старается говорить спокойно, а голосок напряжен — понимает.

— Одно отведение сними длинно!.. Ну-ка, ну-ка… Стой, вот еще, чтоб им!

Есть первые признаки фибрилляции. Как говорят у нас, status fecalis, говно дело. Нужно срочно лидокаин, но он может сбросить давление. Добавить преднизолон — может излишне повысить, а это излишнее давление на сердце, шире инфаркт… Но иначе сразу труба. Рискнем! Колю сам: это мой риск и в случае чего отвечать только мне.

…Минута, две — ни одной экстрасистолы. Слава те господи, обошлось.

— Бабуль, сердце болит?

— Болит, доктор, но меньше, уже не страшно.

Э, нет, бабуля, это тебе не страшно. И хорошо, что не страшно. А мне все еще страшно: все-таки болит, а как повезем, тряхнет на ухабе — и новый шок.

— Аня, кубик промедола в вену!

— Шеф, дыхалку не задавим?

Хм, хотел бы я и сам это знать… Выхода нет, вот в чем дело. Но сомневаться — моя прерогатива.

— Не задавим, давай.

— Ой, доктор, чтой-то я как пьяная, спать охота…

— Ну и спи, бабуль, спи! Петя, давай одеяло, понесли!

И в самом деле, «скорая» — это veni, vidi, vici: пришел, увидел, победил. Или не победил, только пришел. А что посередке? Мои сомнения, мой риск. Кто может сказать мне, почему у нас нет жидких нитроглицеринов? Почему я должен все время балансировать на лезвии ножа?

— Омега-Центральная! Тройка свободна в ЦРБ!

— Троечка, Вишневая, 17–45. Мужчина порезал руку, просит быстрее приехать, потерял много крови. Вызывает сам.

— Понял, Вишневая, 17–45, еду. Петя, погоняй!

Светка — отличный диспетчер, ни одного лишнего слова, а информации достаточно. Раз вызывает сам, значит, не так уж плохо. И на провокацию не похоже.

У подъезда милицейская машина. Это уже интересно.

Бегом наверх, по залитой кровью лестнице. Не менее литра.

— Сюда, доктор, сюда! — машет рукой знакомый милицейский лейтенант.

Посреди комнаты на табурете сидит кряжистый мужик лет шестидесяти на вид, держится за плечо, меж пальцев сочится кровь. Рожа красная — уже не так страшно, кровушки еще хватает.

Милиционер придерживает самодельный жгут-закрутку.

— Посторонись-ка, сержант, дай я гляну.

Рана узкая, кровь струёй — слабовато закрутил сержант, но Аня уже накладывает наш резиновый, делает перевязку. Давление сносное, страха нет, можно вздохнуть и осмотреться.

Грязища, форменный бардак и запустение. Пустая водочная бутылка на столе, какие-то огрызки — диагноз семейный алкоголизм можно ставить и без бутылки: специфическая вонь всех без исключения алкогольных квартир — тут и гниющие объедки, и перегар, и моча — тот еще букет.

— Когда жгут наложен?

— Минут пять назад, — подошел лейтенант. — Мы тут минут несколько побеседуем с пострадавшим, не возражаете?

— Десять минут вас устроит?

— Вполне. Итак, Башаримов, что здесь произошло?

Глаза у этого типа мутные, а брился он… дней пять назад. На левой руке «Вася» и якорь со звездой.

— Дык ета… пайшлi мы з той сучкай, жонкай, значыцца, у садзiк за унучкай. Забралi, пасадзiлi, ета, мульцiкi глядзець, а самi на кухню — бутылёк, панiмаеш, у нас быу, я брау. Вось. Сядзiм сабе, як людзi, п» ем пацiху, а тут — вось табе маеш — дачка прышла. Ну, ета, паддатая ужо, ды, вiдаць, не дабрала — злая, як змяя! А мы п» ем, ёй не налiваем — самiм жа мала, а яна ужо недзе глынула. Ну, дык яна зазлавала на мяне, хапiлася за нож ды у плячо мне тыц! Малая крыви спужалася, заравела, а дачка, ета, забрала яе i пайшла сабе. Я, ета, пабег «скорую» вызываць, ды у пад» ездзе — каб на iх немач! — нi адна дзвярэй не адчынила, давялося у суседниi пад» езд бегчы. Вось. А тут, панiмаеш, пакуль я бегау сваё жыццё ратаваць, пакуль вярнууся, сучка гэтая, жонка, бля, усю гарэлку сама дапiла дый завалiлася дрыхнуць! Ну, ета чалавек, скажы? Падла яна падла i ёсць! Во якiя яны цяпер! А суседзi? Замест скорай мiцыю вызвалi — ета людзi?

Они не люди — он людь… Моя бы воля, отдал бы его лейтенанту, пусть увозит к себе. А везти придется мне, шить надо. Жена допила водку без него — шекспировская трагедия!

— Центральная, тройка свободна!

— Троечка, Парковая, 15! Бэ-жэ. Обслужите.

— Понял, Парковая, 15.

Итак, едем на БЭ-ЖЭ. На нашем языке это означает болит живот. А это все, что угодно: прободная язва, острый аппендицит, а то и особая форма инфаркта — от любой из этих прелестных хворей можно «заземлиться». А может, и просто переел человек, его вырвет — и все дела.

Да, а как сказала Светка-диспетчер? Обслужите, мол. Сколько уж говорил ей, что ненавижу это слово: я не парикмахер и не официант, я никого не обслуживаю, я по-мо-гаю! Она оправдывается: мол, от начальства это слово идет, она заставляет Светку отчитываться именно так: сколько вызовов за смену об-слу- жи- ли? Начальству это выгодно: чего там особенно чикаться с обслугой? То ли дело простой работяга: он там вкалывает, чего-то выдает на-гора, а эти чистюли в белых халатах его обслуживают — то завивку сделают, то с того света вытянут.

— Здравствуйте, кто у вас болен? Что случилось?

— Дочка у меня, проходите в комнату.

Прохожу. А, вон оно что: беременная рожать собралась.

— Роды первые?

— Первые.

— Так почему ж вы по телефону «болит живот»? — не скрывая раздражения, говорю я. — Вы же знали, что роды?

— А я не обязана перед каждым отчитываться, да еще по телефону! — окрысилась ее мамаша. — Вот вы приехали, вам и сообщаю! Подумаешь, паны великие! Да я…

— Готовы? — мне некогда препираться с этой дурой. — Поехали! Вы едете с ней? Как угодно. Не торопись, Петя, у нее еще в запасе часов двенадцать.

Раздражение, конечно, не лучшее из чувств. Откуда оно берется? Да все оттуда же, бесят меня всякие хитрецы-мудрецы. Отвезти роженицу в роддом может любой фельдшер. Да и бригада есть на то специальная. Нет, сей даме понадобилась именно бригада врачебная, а их всего четыре на весь стотысячный город, а сегодня и вообще одна! Плевать ей, что я из-за нее опоздаю на инфаркт и человека не станет. Вот скажи ей об этом — укусит! Фигурально, конечно. А уж обматерит, это точно. И жалобу накатает. Ей бы волю — на каждую царапину вызывала бы профессора из Москвы — но только бесплатно! Я бы для этой категории ввел законодательно: вызвал попусту — оплати! Вот заплатит свои тыщи, и я с удовольствием перевяжу ей пальчик.

— Центральная, тройка свободна.

— Возвращайтесь.

Слава те господи, передышка. Впрочем, не для отдыха. Поджидает куча незаполненных бумаг, а среди них и те, которые в случае чего и тюрьмой попахивают. Вот, скажем, главная бумага — карточка вызова: когда, к кому, диагноз, что сделано, куда отвез. Если заполнять сразу, надо после каждого вызова делать паузу минут на пятнадцать, а тебе за эти пятнадцать минут, необходимо просто расслабиться, потому что ты не робот, а весьма несовершенно устроенный человек, и смена у тебя длинная-предлинная, к ее концу ты уже выжатый лимон.

Так вот, хорошо, если как сегодня: всего после трех вызовов «возвращайтесь». А неделю назад я чуть было не загремел лет этак на пять-шесть. Чумовой был денек: с утра семь вызовов и все до одного — женщины средних лет с гипертонией. И у всех гипертонический криз. Вот и вообразите: больные почти все на одно лицо, невыразительные какие-то, диагноз у всех одинаковый, но люди-то разные, и вытягивал я их по-разному. На месте видно, что и как. Одной, скажем, обзидан — спасенье, другой тот же обзидан — верная смерть. И я нигде не ошибся, всех до больницы довез, сдал, как положено, в удовлетворительном состоянии. Только одна из них к утру умерла — знаете, небось, как в больнице: ночь, на посту одна медсестра и на весь корпус один дежурный врач. Может, окажись кто с нею рядом, и вытянули бы, да вот не оказалось. Родственники жалобу накатали, комиссия стала разбираться. С кого начинается разбор? Ясно, со «скорой», с карточки вызова. А я их заполнял в перерыве после семи вызовов — вызовы похожие, ну и где-то перепутал в записях: лекарство давал одной, записал другой. Узрели и вцепились, как бульдоги. Нет чтобы записать в выводах: врачу «скорой» необходим диктофон, я ж не требую чего-то сверхнедоступного для нас, а самый элементарный диктофон! Где-то уже и реанимобиль обыкновенная вещь, начиненный чем хочешь, чего мы даже и вообразить не в силах, а здесь я прусь с жалкой шпажонкой на танк, и меня же еще шпыняют! Ладно хоть не посадили, в комиссии тоже ведь не одни чинуши, попадаются и врачи.