Алексей поздоровался:
— Здравствуйте.
— День добрый… — Тот, что за столом, внимательно и испытующе посмотрел на него. — Кисляков?
— Да.
— Присядьте, — бросил человек за столом, показав на кресло. — Догадываетесь, зачем вас сюда пригласили?
— Нет, — пожал плечами Алексей.
Второй военный встал с дивана. Сидевший за столом приподнялся.
— Нет, нет, Петр Николаевич, сидите. Я вот тут расположусь, — сказал он, садясь в кресло напротив Алексея. — Давайте-ка знакомиться. Меня зовут Сергей Дмитриевич Астахов. А это мой заместитель — товарищ Рябов, Петр Николаевич. Так ты на художника собираешься учиться?
— Да… — смутился Алексей, — документы вот собрал.
— Хорошее дело. А если мы попросим тебя на время отложить учебу?
— Ах, вот что… — вздохнул Алексей. — Я ведь и не особо надеялся. И без меня талантов полно. Ничего, вернусь в Брест.
— Разве твой дом в Бресте?
— Конечно. Райком обещал комнату выделить.
Рябов и Астахов переглянулись.
— А раньше где жил?
— Где придется, там и жил. — Алексей почувствовал себя свободнее. — Когда отец с матерью погибли, я еще маленький был. Тетка к себе в деревню забрала. Как подрос, в Краков повезла. В механические мастерские пристроился, учиться потихоньку начал. Потом в Западной Белоруссии в разных местах работал. Там и в комсомол вступил. Был в партизанах, связным был между подпольными райкомами комсомола. Пришлось и в Варшаве пожить, и в Белостоке. Даже с цирком шапито поездил. А циркачи как цыгане — где ночь застанет, там и палатки разбиваем…
— Это Краков? — Астахов достал из папки, переданной ему Рябовым, рисунок.
— Краков. Откуда это у вас? Я рисунки в райкоме оставил.
— Твердая у тебя рука, толк будет. Это Варшава? — Астахов словно и не слышал вопроса Алексея. — И где ты такой красивый переулок отыскал?
— У аллей Иерусалимских. Пришлось некоторое время пожить там. Дефензива[2] сильно донимала. Ну и нанялся я в антикварную лавку. А при ней реставрационная мастерская. Вот в мастерской и работал. С полгода или больше ни с кем из товарищей не встречался Ну, шпики покрутились, покрутились… Потом им надоело — ничего же нет! Ну и отстали.
— А это кто? — Астахов достал лист с акварельным портретом пожилого мужчины в шапочке, отороченной мехом.
— Бывший хозяин. Арон Шехтер. Богатый был.
— Где он сейчас, не слышал?
— Рассказывали, что завалило его с женой в подвале, когда немцы в первый раз Варшаву бомбили. Вообще-то жалко старика. Он, конечно, буржуй был, ни человек неплохой.
— Это и из рисунка видно, что ты к нему хорошо относился.
— Все одно не то. Если б подучиться, технику узнать! Вы хотите, чтобы я как художник помог?
— Об этом мы как-то не подумали, — усмехнулся Астахов. — Хотя кто знает… Как считаешь, Петр Николаевич?
— Думается, Сергей Дмитриевич, товарища все же надо ввести в курс дела, как уже предлагалось. — Рябов стрельнул в Алексея взглядом. — А то он может подумать, что НКВД только картинки интересуют.
— Да-да. В курс дела, — эхом откликнулся Астахов, думая о своем. Он встал с кресла, подошел к Алексею, положил руку на плечо. — Ты про банды слыхал?
— Доводилось.
— Тогда, наверное, знаешь, что в некоторых воссоединенных районах обстановка еще не нормализовалась. Банды и контрреволюционные группы пытаются терроризировать население. А людям жить надо! Но в этих полесских деревушках каждый новый человек, как столб на юру, всем за версту видать.
— Это точно, — подтвердил Алексей. — Деревеньки-то, вески, по-местному, маленькие.
— Вот-вот… А по лесам и болотам еще прячется кулачье, разные молодчики из бывших легионов Пилсудского, польские солдаты и офицеры. Часть из них уходит за линию границы, чтобы организовать сопротивление немцам на территории Польши. Но есть и такие, что спелись с фашистами и с их помощью действуют против нас.
Алексей согласно кивнул.
— А я — то что могу?
— Многое, — подал голос молчавший до этого Рябов. — Комсомолец, были в подполье. Говорите по-русски, по-польски, на немецком можете объясняться, белорусский знаете. Даже в цирке успели поработать…
— Ну так как, согласен помочь органам? — Астахов снова сел напротив Алексея.
— Как-то все это, — Алексей, подыскивая слова, развел руками. — А что мне надо делать?
— Поехать к тетке.
— К Килине?
Астахов кивнул.
— О твоей подпольной работе она ничего не знала?
— Откуда? Кроме райкомовских, обо мне никто ничего. Такие обязанности были. А что у Килины делать?
— Это мы тебе объясним попозже, если ты согласишься.
— А я могу…
— …Отказаться? — закончил за него Астахов. — Можешь! И в Москву учиться поедешь без всяких задержек. Здесь тебя никто не неволит. Но я прошу — подумай о нашем разговоре. Я распорядился, секретарь устроит тебя в общежитие. Вот тебе телефон, держи. Завтра в девять позвони. Договорились?
ЗАБРОДЬ
Забродь затаилась. Затаились и другие города Польши, попавшие осенью тридцать девятого в руки немцев. Везде запестрели листочки с новыми правилами, распоряжениями и предписаниями, разнообразными по содержанию и однообразными по концовкам: за невыполнение — расстрел.
Но в Заброди было совсем плохо. Он стал городом пограничным, и потому проворные и мрачные гренцшутцены[3] быстро переплели весь город спиралями из колючей проволоки и перегородили его полосатыми шлагбаумами. Но и это не все. В Заброди обосновались немецкие спецслужбы.
Начальника АНСТ,[4] улыбчивого майора Лаиге, в отличие от его гестаповского коллеги герра Келлера почти никто не знал в лицо. Хотя он каждый день в любую погоду совершал утренний моцион. Просто по роду службы ему популярность была не нужна. Зато о других Ланге всегда старался знать все.
Ровно в 11.45 Ланге поднимался по темной облезлой лестнице частного пансиона «Астория-экстра».
Отель, уже забывший свои лучшие времена, Ланге облюбовал сразу, как только обосновался в Заброди, и превратил в место конспиративных встреч со своими людьми.
По длинному коридору второго этажа Ланге подошел к двери комнаты, где жил единственный постоялец, и постучал.
— Момент! — отозвались из-за двери приятным баритоном. Мимо Ланге из открывшейся двери проскользнула к лестнице молодая дама.
Ланге перевел взгляд на высокого мужчину, стоявшего в дверях. Тот посторонился почтительно, но без заискивания.
— Прошу простить за беспорядок. Присаживайтесь, — любезно предложил хозяин, — здесь вам, надеюсь, будет удобно.