Читать интересную книгу Дело о Медвежьем посохе - Георгий Персиков

– Наша-то покрепче будет, – разочарованно протянул гость.

– Так и русские рюди покрепче, чем японцы! – откликнулся шуткой Такаси. – Но у нас весь вечер впереди, торопиться некуда – еще наверстаем недостающую крепость.

Следуя примеру хозяина, Кононыхин налегал на непривычные, порой даже несколько пугающие, но невероятно вкусные закуски. Палочками орудовать он не мог, однако Такаси предусмотрел на этот случай серебряные европейские приборы. И со все возрастающей частотой Михаил прикладывался к чашечке с саке, которую постоянно пополнял услужливый японец.

– А скажи, Такаси, вот та, что меня встретила, – это жена твоя, да?

– Верно, Михаир Степанович.

– А те двое, что ей помогали, – дочки, что ли? Или свояченицы?

– А-а-а, вы об этом! – Кумеда-сан хитро заулыбался, а его узкие глазки превратились в совершеннейшие щелочки. – Это мои сружанки. Они мне не жены, но…

– Да иди ж ты! – восхитился Кононыхин. – А жена чего?

– А жена знает свое место и никогда срова поперек мужу не скажет! – веско ответил японец.

– Здорово! – восхищенно протянул инженер и мечтательно закатил замасленившиеся глазки. – Надо бы за такое выпить!

Кумеда-сан понимающе кивнул и негромко произнес что-то по-японски. Стремительное трио вернулось с очередной порцией саке и горячим супом. Некоторое время собеседники молча хлюпали, поедая вкуснейшую жижу и обильно сдабривая ее спиртным. Наконец хозяин начал издалека.

– Да, Михаир Степанович, прекрасен Сахарин. Эта земря многое в себе таит – неисчисримые богатства!

– А вы, поди, хотите их у нас оттяпать! – остроумно, как ему показалось, ввернул реплику Кононыхин и пьяненько рассмеялся. – Микадо строит флот, дредноуты да броненосцы. Того и гляди обрушится всей мощью на наши берега! Еще один большой остров Японии-то не помешает, а?

– Михаир Степанович, что вы, я ведь простой коммерсант, – обезоруживающе развел руками Такаси. – Со мной военные праны никто обсуждать не станет. Однако я не думаю, что наше правитерьство осмерится напасть на Россию. Кто же в здравом уме решится раздразнить медведя?

– Не-е-ет! – помахал пальцем Кононыхин. – Нас дразнить не надо. Вмиг шею свернем!

– Конечно же. Именно потому мы с вами сегодня и сидим за стором, – гнул свою линию Кумеда-сан. – Сахарин богат, но у русского орла земри очень много – все освоить не успеешь. Вот дря того я, инопременный деровой черовек, и прибыр сюда. Я хочу помочь России стать еще богаче. И вам тоже, Михаир Степанович!

Кононыхина бросило в жар. Он подозревал, что приглашение в гости сулит ему определенные выгоды, но прямое обещание… Просто дыхание перехватывало.

– Вы – брестящий горных дер мастер, Михаир Степанович, – лил елей японец. – Торько вы сможете найти то, что обещает стать кровью двадцатого века. Нефть – по всем признакам, ее доржно быть очень много на Сахарине.

– Я никогда не занимался поисками именно нефти… – начал лепетать несколько обескураженный Кононыхин.

– Вздор! – решительно отмахнулся Кумеда-сан, неожиданно обнаруживший в своем пуховом голосе стальные нотки. – Вы – именно тот черовек, который мне нужен. Ваши знания и трудорюбие, мои капитары – через пару рет мы будем купаться в зороте, поверьте мне!

Кононыхин представил скандал, который ему закатит Анна, когда узнает, что муж надолго отправится бродить по тайге. Зажмурился и сглотнул. Когда он снова раскрыл глаза, перед ними маячила полная чаша, которую ему настойчиво совал хозяин.

– Надо выпить за наш грядущий успех. Такие предрожения бывают раз в жизни! – сыпал убедительными фразами Кумеда-сан. – Вам стоит торько руку протянуть к богатству!

– Ну-у… – Михаил мялся. Покидать насиженное место не хотелось, хотя от заманчивых посулов кругом шла и без того хмельная голова.

– А вам сружанки мои грянулись, так ведь? – неожиданно сменил тактику японец и заговорщицки подмигнул инженеру. – Вам стоит торько намекнуть, и все возможно…

– Да? Что, в самом деле? – Кононыхин опешил. – А как же Анна?

– Никто об этом не узнает! Это будет наша с вами маренькая тайна. – Кумеда-сан просто лучился доброжелательностью. – Доржны ведь быть у деровых партнеров, будущих миррионеров, свои неборьшие секреты!

– Я согласен! – воскликнул Михаил, словно в омут бросившись.

– Превосходно! – От восторга глаза японца округлились совершенно на европейский манер. – Все детари обсудим позже. А сейчас наше сограшение надобно хорошенечко отпраздновать…

* * *

На самой окраине Александровска в этот же самый момент другие двое мужчин тоже распивали спиртное. Из закусок у них были лишь юкола из кеты да весеннего сбора черемша, крепко просоленная в дубовой бочке, – все самое дешевое и доступное из богатого разнообразия островных даров природы. Лук, между прочим, стоил ощутимо дороже – не так много огородников освоилось со здешним коварным климатом. Три луковицы тоже лежали на столе, порезанные тонкими дольками, словно лимон. Пили мужчины казенную водку, и атмосфера за столом разительно отличалась от гостиничной – бурлящей азартом и почти уже осязаемыми надеждами. Горькая – она и пьется-то не от великой радости, так уж исстари на Руси повелось. Ибо были эти двое политическими ссыльными: один – представитель Российской социал-демократической рабочей партии, другой – начинающий социал-революционер, которого в партию покамест не приняли. Покуда их старшие товарищи попивали бархатное пивко в Вене, янтарное винцо в Женеве да искрящееся шампанское в Париже, публицист Вадим Казачков и его юный наперсник студент-недоучка Ромаша Мезольцев глушили сивуху среди промозглых туманов «там, куда Макар телят не гонял».

Эту поговорку частенько повторял Казачков, растерянно разводя руками и добавляя: «А нас, ишь ты, пригнали сюда – угораздило же, а!» Вообще он как-то сник на Сахалине. Былые партийные товарищи не узнали бы в растерявшемся и внешне несколько опустившемся человеке «серебряное перо партии», как его называли оба лидера – Цедербаум и Ленин. Он считал себя преданным старой гвардией и ежедневно бесцельно слонялся по деревянной мостовой, лишь к вечеру возвращаясь в свою хибару на выселках. Скудные денежные переводы от родных практически целиком оседали в казенной винной лавке. Так проклятый царизм выдаивал досуха карманы пламенного борца. Общаться ему в Александровске было практически не с кем. Среди ссыльных преобладали социалисты-революционеры, которых Вадим держал за заклятых врагов. Каторжные вселяли в него ужас своими дикими повадками и постоянным ароматом невысказанной угрозы. С прислужниками кровавого режима ему было не по пути по совершенно понятным причинам. Ну, а инородцами он, откровенно говоря, брезговал.

В противоположность учителю, Ромаша на острове быстро освоился и завел массу интересных знакомств. Он не чурался общения ни с разномастными политическими, ни с уголовниками, переведенными в ранг исправляющихся, ни с большинством служащих. И, между прочим, на днях сам заимел возможность перейти в эту категорию – в одной из контор его пообещали взять на скромное жалованье со следующего месяца. А от инородцев он и вовсе пребывал в состоянии перманентного восторга. Ярый поклонник романов Фенимора Купера, Жюля Верна, Генри Райдера Хаггарда и Луи Буссенара (сейчас он как раз взахлеб зачитывался «Героями Малахова кургана»), он словно угодил в одну из историй. Суровые рыбари и охотники-гиляки, которых он чаще именовал нивхами, как они сами себя называли, своей загадочной невозмутимостью превосходили краснокожих Нового Света, а умением обращаться с острогой заткнули бы за пояс копьеносцев-зулусов. А удивительные айны с азиатскими лицами и бородищами, как у рязанских крестьян, с их невероятным медвежьим культом?..

Англичане, американцы и французы прогуливались по дощатым улицам Александровска в куда большем количестве, нежели по проспектам Петербурга. Корейцы вызывали уважение своим трудолюбием и умением выращивать урожай даже в столь суровых условиях. А их кухня, вызывавшая поначалу потоки слез дичайшей остротой, вскоре полюбилась Ромаше пуще маминых пирожков, которые он первое время вспоминал с горькой тоской.

Но наибольший интерес у него вызывали японцы. С месяц назад он даже записался на уроки к одному мастеру борьбы дзюу-до, который наряду с борцовскими приемами обучал русских ребят своему языку и основам японской культуры. Хоть Ромаша был самым старшим из учеников, он нередко проигрывал поединки младшим ребятам. А чаще прочего одиннадцатилетнему Васятке Ощепкову, которого мастер не уставал хвалить и через пару лет обещал отправить в японскую школу Кодокан. Однако петербуржец не унывал – огромная и загадочная земля открывалась перед ним, и он просто не имел права не изучить все ее тайны.

Диаметрально противоположное восприятие действительности сказывалось на отношениях учителя и ученика. Юноша, год назад смотревший наставнику в рот, теперь порой дерзновенно высказывал собственное мнение. И частенько оно шло вразрез со взглядами на жизнь Казачкова. Безусловно, мнение бывалого публициста, знававшего еще мастодонтов из народовольцев, по-прежнему значило немало для Ромаши Мезольцева. Но все чаще он замечал, что отстает батенька от жизни – и чем дальше, тем больше. А Вадим, в свою очередь, просто физически ощущал, как тает его авторитет – словно скала из хрупкого песчаника под ударами тяжелых волн Татарского пролива. Хоть новости из Европы прибывали на Сахалин с существенным опозданием, страсти кипели столь же бурно, как и в столицах. Сторонник широкой внутрипартийной дискуссии, Казачков поддерживал своего давнего приятеля Юлия Мартова, а горящий юношеским задором Мезольцев, разумеется, числил себя ярым поклонником идей революционного террора. Из-за внезапно возникших разногласий в дуэте соратников отгремело немало баталий и был сломан целый лес копий. Вадим однажды в пылу ссоры чуть даже не выставил молодого человека с вещами на улицу, однако одумался, вовремя осознав, что ждет его в таком случае полнейшее беспросветное и очень пугающее одиночество. Внутрипартийные дела с той поры они по негласному договору старались не обсуждать. Тем не менее поводов для стычек хватало и без того. Вот и сейчас революционеры спорили о внешнеполитической ситуации вокруг империи, и градус полемики постепенно повышался – сообразно с количеством принятой внутрь горячительной жидкости.