«Жди меня на этом месте!» — кинулась догонять остальных.
В этот момент к тебе подошел Юрис. Мы его знали — он жил в окраинном доме, но его отец приходил к нам во двор играть в домино. Юрис был моим ровесником, но он с нами не играл, он был занят какими-то своими делами — что-то мастерил в школьной мастерской или же читал, сидя на наших качелях, поджидая отца.
— Ты, кажется, ревешь? — сказал он тебе.
— Нет, я тихо, — возразила ты.
— Какая разница, тихо или громко, главное, ты распустила нюни. Вытри-ка нос.
Ты послушно достала из бокового кармашка платья носовой платок и вытерла нос.
— А почему они тебя бросили? Ты ябеда?
— Нет, я больная.
— Чем? — заинтересовался Юрис. — У тебя коклюш? А может, полипы?
— Я не знаю, — ответила ты, — говорят, что больная. Я и сама думаю, что я больная, потому что не могу бегать, как они, и никого не могу догнать.
— Пустяки, — возразил Юрис. — Догони меня.
И он побежал, мелко перебирая ногами, обутыми в кеды. Ты сделала несколько неуверенных шагов и протянула к нему руку, но он увернулся и, отбежав, поманил тебя за собой. У клена ты его догнала и схватила за рукав широкого вязаного свитера, который на нем болтался.
— Вот видишь, — сказал Юрис, — а говоришь, что больная.
Так вы подружились. Вы стали неразлучны. И я смогла с головой уйти в свои дела.
После школы Юрис стоял под нашим окном и выкрикивал твое имя. Мамины глаза делались совсем темными от печали, но она усмехалась сухим ртом: «Кавалер твой пожаловал, дочушка». «Жених», — подсказывала бабушка. Мама сказала бабушке: «Этот мальчик из очень бедной семьи, душа болит, на него глядя, такой худющий — заверни-ка ему пирожка».
Ты вышла к Юрису и сказала:
— Юрис, ты мой жених. Я вырасту, как Танюша Барушко, и выйду за тебя замуж, ладно?
— Не ладно, — возразил Юрис, — я не могу выйти за тебя. Дело в том, что я решил стать моряком. Я уйду в плаванье.
Ты хотела заплакать, и он воскликнул:
— Ну что за наказание! Ну ладно, считай, что я твой жених, только вытри нос.
Ты достала платочек и вытерла нос, а другой рукой протянула Юрису пирожок.
— Какой вкусный, — сказал Юрис, надкусив.
— Ешь, Юрис, ешь, ты же из бедной семьи, — участливо сказала ты.
Юрис бросил на тебя пристальный взгляд, перевел глаза на наше окно, размахнулся и изо всех сил швырнул пирожок о землю. Потом он повернулся и, сунув руки в карманы, зашагал прочь.
— А-а-а!
Ты издала такой вопль, что милиционер, стоявший на углу, завертелся, как красно-серый волчок, а Юрис стал уходить все медленнее и медленнее. Ты уже замолчала, но Юрис еще слышал твой крик. Наконец он остановился, обернулся и со всех ног бросился к тебе. Стараясь предупредить его просьбу, ты вытерла нос.
— Тоже еще, — отдышавшись, проворчал Юрис. — Свалилась на мою голову, горе мое.
— Да, Юрис, — взволнованно подтвердила ты.
Он, кажется, не очень любил своих родителей, но все-таки кое-какое предпочтение отдавал отцу, хотя папа Юриса пил вино и его называли пропащим. Случалось, что мама Юриса била папу Юриса чем придется, обычно почему-то на людях. Юрис бледнел, и дрожал, и бросался между ними, а потом привык и только отворачивался, завидев мать, крадущуюся к играющим в домино с половником в руке. Отец Юриса был очень худым, почти как Юрис, но когда он ударял ладонью с доминошкой об стол, из стола высекались искры. А наш папочка, держа фишки перед глазами, неторопливо вынимал одну из ладони и бережно укладывал на стол. Наш папа никогда не шумел, не кричал, как другие игроки, особенно папа Юриса.
Уже наступали холода, и доминошный стол пустовал, а вы с Юрисом зябли на улице. Ты звала его к нам домой, но он отчего-то не шел, может, боялся, что наша мама и бабушка станут его усаживать за стол и угощать пирожками, и он звал тебя покататься на трамвае. Вы садились в трамвай и, оживленно беседуя, ехали в Погулянку, а потом в Стропы. Так вы ездили-ездили, и однажды на пути между Стропами и Погулянкой начался снегопад, и во время снегопада где-то по дороге между Погулянкой и Стропами Юрис вышел из трамвая, и сколько ты потом ни спрашивала о нем, тебе ничего толком не отвечали; ты перестала спрашивать. Тебя снова поручили моим заботам, теперь мы с тобой сделались неразлучны. Мне было жалко тебя, да и Стасику тоже, и Нонне: она приносила во двор целые коробки конфет, и мы ели их, заедая снегом, который все шел и шел. В эту зиму мама стала почему-то очень ругаться с папой, и это надрывало нам душу. Они кричали друг на друга страшными голосами, от которых, казалось, вянут герань и глоксинии на окнах и скисает молоко. Мама, стуча кулаком по столу, утверждала, что она все давно поняла, и некрасивым словом величала какую-то Таньку — потом я догадалась, что речь шла о Танюше Барушко и о том, что наш папочка встречает ее и провожает до дома после занятий в драмкружке. Папа глухим голосом что-то отвечал.
— Ах, это Барушко просил тебя ее встречать? — кричала мама. — Барушко только раз и попросил, а ты таскаешься каждый божий день. Ха-ха! Попросили козла постеречь капусту!
— Какую капусту? — приникнув ухом к двери, прошептала ты.
Я прижала палец к губам, прислушиваясь.
— Дура! — вдруг взвизгнул папа. — Дура и больше никто! Вы все о Татьяне распускаете сплетни, потому что она не такая, как вы...
— А какая? Ты уже знаешь какая, да?
— Ах, — сказала ты сокрушенно, отрываясь от двери, — мне что-то не хочется домой. К тому же у меня в груди что-то так ноет, нет, я не пойду домой.
— Хорошо, — согласилась я. — Пойдем к Нонне.
— О нет! — сказала ты. — Ноннина мама начнет нас расспрашивать про папочку и про маму, что да как, а я не хочу. Давай поедем на трамвае. Очень мне хочется покататься на трамвае. Ведь у тебя есть деньги, я знаю, тебе Стасик подарил денежку.
— Что ж, поедем, — согласилась я.
Мы сели в трамвай, идущий в