Опечалились крестьяне, закручинились! Ни у кого охоты не было в лес тот страшный на погибель верную идти, а барской воли ослушаться не решались. Боялся люд деревенский барина своего, боялся, но уважал! Хозяин их у самого князя в чести был, не раз дружину свою ладную на степняков водил и доблестью ратной отличался. Знал каждый мужик, коль барский наказ не выполнят, не миновать беды! Сердце родителя к дитяте болезному теплотой наполнено, а ко всем, кто в борьбе с хворью не поможет, суровой лютостью.
Думали мужики, гадали, чесали косматые бороды, да только ничего им на ум не пришло. Хотели уж жребий тянуть, кому к колдуну путь держать да челом о милости бить, как тут младшая дочь старосты вмешалась. Противная девица была; видная, но языкастая и ехидная, по этой причине замуж-то ее ни-кто и не брал, хоть приданое за ней знатное давали.
– Пошто лбы в думе хмурите?! Посылайте Николку, да и забота с плеч! Толку-то от него, приблуды?! – выкрикнула девка и тут же заверещала, поскольку не на шутку осерчавший отец оттаскал ее за косу. Не дело тому, кто для юбок рожден, в разговор серьезный встревать.
Дочку свою староста наказал, а иначе супротив порядка, в ту пору установленного, пошел бы. Люди тогда были темными, неграмотными, о равноправии слыхом не слыхивали…
Хоть девице и преподали урок, но слова ее пришлись сельчанам по душе. К чему самим идти, когда под боком чужак безродный есть? Лет десять назад, когда от набегов кочевников совсем роздыху не было, появился в их деревушке семилетний мальчонка. Откуда он пришел, никто не знал. Говорил, из монастыря у Двуполья, что степняки недавно пожгли, но брехать-то каждый горазд, чтоб к очагу теплому да к миске с похлебкой прибиться. Хотели тогда замарашку прогнать: времена трудные были, голодные, для своих-то деток не всегда ложка каши находилась. Проку же с малый не было никакого, обуза одна. Однако староста его пригрел, у себя в приживалах оставил, о чем уже через пару годков не пожалел. Паренек грамоте оказался обучен, видимо, и взаправду при монахах жил. Письма юнец писал да челобитные, сначала для односельчан, а затем, когда слух о нем прошел, и из других деревень мужики к старосте на поклон потянулись. Подарят хозяину дома порося розовобокого да бутылочку креплененькой настоечки сунут, а Николка им челобитную напишет иль в бумагах мудреных купеческих разобраться поможет. Молва о грамотном пареньке такая в округе пошла, а староста столь важной особой стал, что некоторые крестьяне сами своих детишек под монастырские ворота подбрасывать начали.
Неправду сказала дочка старосты: толк от Николки был, да и богатство через умение закорючки на бересте выводить притекло к ее отцу немалое, да только чужак он так чужаком и останется… Чужаком и пожертвовать можно, когда своих нужно спасать!
Успокоились крестьяне да и разошлись по домам, ночь ведь уж на двор опустилась, а наутро собрали перепуганного писарчука в дорогу. Уж как он просил, как умолял, его на смерть верную не отправлять, в ногах валялся, но только кто ж его послушает? Надели на плечо юноше котомку с дарами, для колдуна приготовленными, сунули ему за пазуху бутыль со святой водой, перекрестили всем миром, чуток всплакнули для порядка да и отправили в путь!
* * *
Шел паренек долго, но не потому, что дорога дальняя, а потому, что страх камнем на ногах повис. Трижды Николка поворачивал, думая прочь бежать, да только куда ему, горемыке, деться-то? Вот правду говорят: «Барская охота пуще неволи!» Пойти в лес – сгинуть, а не пойти – себя на смерть от батогов обречь да гнев барина на всю деревню вызвать. Нет, не мог он наказа не исполнить, еще хуже и себе бы сделал, и всем тем, кто его хоть лаской и не баловал, но все же взрастил…
Уже вечерело, когда ступил писарчук деревенский на опушку проклятого леса. Солнышко еще светило, но впереди, средь могучих стволов вековых деревьев и высокой травы, царили сырость и темень. Из глубины дремучей чащи доносились леденящие сердце звуки: то ли крики неведомых птиц, то ли вопли загубленных колдуном душ. Еще страшнее пареньку стало, но делать нечего, один у него путь был – только вперед, к верной погибели.
Вспомнив, что ему мужики присоветовали, обломил Никола посох да смастерил из него что-то вроде креста, а затем окропил себя с ног до головы святою водою. Всю извел, до последней капли, ничего на дне бутыли не осталось. Перекрестившись три раза по обычаю и прочитав все известные молитвы, взял писарчук в руки крест да и шагнул в чащу.
Сперва ничего было, хоть боязно да сыро. Трава высокая по пояс ему доходила, а порой и до груди доставала. Под ногами гады ползучие возились да шипели, да зверье лесное заревело, завыло, на разные голоса истошно раскричалось. Николу оно не трогало, даже на глаза попадаться остерегалось, видно, сильно креста да святой водицы боялось, но зато хозяину своему – колдуну постылому – исправно знак подавало, что чужак в лес забрел.
Ожидал писарчук всякого: что земля у него под ногами разверзнется, что мертвяки появятся да с воем тоскливым на него пойдут иль что деревья оживут и ветками его исколют и исхлещут. Боялся, но все же шел и шел вперед, пока до оврага лесного не добрел.
Широк был овраг, глубок да буреломом гнилым завален. Обойти его было нельзя: справа деревья стеной стояли, так что даже стволами срослись, а слева топь гиблая булькала и пузырями вздымалась.
Парень и призадумался, как бы ему дальше пройти. Простоял долго, совсем темно уже стало, а в голову так ничего и не пришло…
Вдруг сзади послышался хруст веток, звон железа и чья-то тяжелая поступь. Обернулся Никола, и тут же улыбка озарила его лицо. Через дремучую чащу шел ему на подмогу ратный отряд. Среди деревьев мелькали красно-желтые точки горящих факелов и поблескивала броня боевых доспехов.
«Все же одумался барин! Все же уразумел, что такому ничтожному червю, как я, с задачей сложной не справиться! Дружинников послал!» – обрадовался Никола и громко закричал, замахал руками, подзывая к себе служивых.
Его заметили, ратники подошли и безмолвно обступили его полукругом. Тут-то парень и понял, как оплошал. Не дружинники барские то были, не княжий люд, а павшие воины, чьи души неприкаянные на службе у колдуна маялись. Доспехи мертвяков изъела ржавчина, а одежды истлели от времени. Из черноты прорезей шлемов на Николу смотрели пустые глазницы, да так страшно, что писарь задрожал всем телом и выронил крест.
– Не трожь! – не вымолвил, а прорычал зло и сурово самый рослый, плечистый из воинов, а в глазницах его полыхнул бесовский огонь.
Так он Николку пытался остановить, когда тот за крестом-посохом потянулся. Да только зря, парень оружие свое и так поднять бы не смог. Лишь крест самодельный упал, как появилась из-под земли костлявая рука с ошметками гниющей плоти, схватилась за деревяшку и в бездну ее потащила.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});