Читать интересную книгу Любовь абсолютная - Альфред Жарри

А лучше, в ожидании признаний более разимых, остановитесь, присядьте, за конторкой клерка устройтесь и запишите!

Вот Апокалипсис черни вульгарной.

История одного опарыша, лишь одного из сих.

III

О, сон, мартышка смерти[16]

Сыновье свидетельство девственности материнской.

«36 драматических ситуаций». СИТУАЦИЯ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ[123].

Фуганком своим Иосиф стружки плодит, подобные рожкам.

— Баю-бай, — произносит чей-то голос очень тихо.

И все, что говорится, Иосиф не слышит, ибо слышать сие ему не дано.

— Баю-бай, дитя.

Спит не Ребенок, а Мириам.

И от яслей или брачного ложа, так высоко или так низко — но Иосиф не слышит — раздается прекрасный голос в ответ на зов маленькой Мириам, которая шепчет:

— Владыка…

С очень долгими интервалами меж слогов каждого слова, — интуитивное ощущение разговора с Вечностью, невосприимчивость длительности, или время, необходимое для того, чтобы их вознести из колодца мертвых.

— Прикажете, если угодно, руку согнуть? Я на руку легла, и она затекла.

— Мать, почему ты взываешь ко мне с таким беспредельным почтением? Этой ночью ты явила меня на свет. Я — твой малый ребенок, хотя и сотворенный Богом. Женщина! Бог единый есть в трех ипостасях, я — Бог единый в трех ипостасях, за мной восемьсот секстиллионов веков и все то, что случилось за это время, ибо мною все это сотворено, и вечность уже была при мне, когда я отмерил первый век! Я — Сын, я — твой сын, я — Дух, я — навеки твой муж, твой муж и твой сын, о пречистая Иокаста[18]!

А еще я — юный супруг в постели возлюбленной; и узнал, что ты девственна, о, моя мать, моя дорогая супруга, и посему начинаю верить в то, что я — Бог.

Ты слышишь меня, заснувшая Мириам?

— Если прикажете слышать, услышу, Владыка.

— Мама, ты мне объясни…

— Вы говорите со мной, как будто младенец мой новорожденный никнет к живой. Когда я живая, я плохо слышу. Я — ваша мать, Владыка, а также супруга плотника.

— А теперь?

— О! Теперь… вы должно быть действительно Бог, чтобы принять улыбки моей сияние… теперь Я воистину ДЕВА.

Усыпите меня еще глубже… Теперь я… я — то, что вам будет угодно. Не спрашивайте, вы ведь прекрасно знаете, что скажу я все, что вы пожелаете. Я — вам слуга, я…

— Что, Женщина?

— Я — ВОЛЯ БОЖЬЯ[19].

Молчание сказочным золотом наполняет любые сети.

Мириам спит безмятежно.

Маленький Йешуа-бен-Иосиф лежит обнаженный, тихо и неподвижно.

В движениях, криках, пеленках нет никакого смысла или лишь смысл, который им придается, поскольку все будет осмыслено позже, когда вырастет он.

Он — Кумир.

Волхвы объявили свои подношения:

Золото, Царь.

Ладан, Бог.

Мирра, смерть.

Мирра у ног Мириам охладилась.

От ее сна удаляются колокольчиков звон на шеях верблюжьих и кровосос, пролетающий над песком, что словно войлоком кутает их копыта, и колыханье верблюжьих шей.

Фуганок Иосифа, надвигаясь, щитком отметает щепки, подобные рожкам.

Когда волхвы удалились в сторону гор, Дитя-Бог снова заговорил:

— Ты спишь?

— Да, — шепчет очень далекий голос.

— Тебе хорошо?

— Да.

— Тебе хорошо!

— Да! Да!

Улыбки.

— Когда я была живая, я задыхалась в песочной могиле. А теперь мне хорошо. Нет! Я снова живу! Грудь моя… Прикажите мне быстро заснуть, быстрее и глубже…

Я живу, я умираю!

Эмманюэль!

Саван наволочки на глазах.

— Ка… та… лепсия, — произносит она.

Волхвы так далеки, что между нами и временем их — девятнадцать веков.

— Да, засни же ты, наконец!

* * *

— Я сплю. Она спит.

Она мертва.

Вам не следует ей доверять.

Да и вообще, здесь ее больше нет.

Она — грязная женщина… та, живая.

Та, что способна сзади пырнуть ножом.

— Ты любишь меня?

— Я не вольна.

Я — ваша воля.

— Она меня любит?

— Да. Беззаветно.

Ай! прикажите мне вытащить руку!

— А Иосиф?

— Если хотите, я убью его, только скажите.

Можете даже не говорить.

Легкий отблеск вашей воли на крохотной пуговке крохотного мандарина, что у вас в голове.

— Получится нехорошо. Я не очень верю. Значит, она не любит его, Иосифа?

— Она его презирает, ведь он очень старый.

Но они все-таки кое-чем занимаются, хотя он и очень старый.

Пусть этим занимаются с ней, ей все равно, какой он: красив или уродлив.

Он не знал меня никогда, меня.

Он знал лишь ту, другую.

С ним она не такая, как с тобой.

Смехотворность старца куда непристойней.

Вчера она сказала тебе, что он с ней больше не спит. Они только что занимались любовью на кухне.

Он в нее очень влюблен.

А она его не любит.

Значит, она его обманывает.

Ты — ее первый любовник, после шести десятка других.

— Для нее. А для тебя?

— Я? Меня никто не познал.

Даже она.

Я помню ее, и я для нее невидим.

— Та, другая, почему она целовала в губы старого таможенника?

— Она сделала это сознательно.

Потому что ты ее видел.

Та еще стерва, я тебе говорю.

Но она любит тебя.

А после даже боялась смотреть в твою сторону.

Ведь ее всегда тянет на самое безобразное.

— А тебя?

— Я? Я — в твоей воле.

Делай со мной, что захочешь.

Та, другая, ничего не узнает.

— А, правда, что ты — красивее, чем та, другая, будет выглядеть при твоем пробуждении?

А при ее пробуждении?

— Возможно, ее плоть сохранит воспоминание…

Не надо!

Она никогда тебе этого не простит.

Если бы она знала, что мы ее обманываем, она отсюда бы вышла на цыпочках.

— Ты можешь уговорить ее остаться. И заодно ей сказать, что я запрещаю ей эти гротескные шутки с таможенниками…

А как запретить ей?

— Твои запреты при моем посредничестве будут кратковременны.

Я могу тебе сообщать, что она делает, и мы примем меры.

Но чтобы она никогда не узнала об этом.

— Договорились… Что же ты делаешь? Чего ты хочешь?

— Вознаграждение. Поцелуй меня. А… почему бы тебе не стать моим любовником, таким же полноценным, каким ты стал для нее?

— А что скажет она? Повелеваю тебе представить, что я им уже стал…

— Эй! Хватит! Она может подумать, что это и в самом деле произошло. А теперь, моя маленькая Мириам. Скорее МИРРА, — ты — та, что мертва, — воскрешайся к жизни нотариальной.

— Я не хочу! Я хочу баю-ба…

— Просыпайся! И что за ба? Повтори!

— Ба… ба…

…Бабочка.

IV

Aotrou Doué[20]

Раз нашли его в doué, запруде для стирки, в местности, где говорят на «гало», то решили оттуда взять и фамилию заодно.

А поскольку фамилию отчую подобрали в окропившей его воде, то подыскали и имя из античного языка, соответствующее дню, когда был он найден, а именно: Ноэль[21].

Nédélec (Ноэль, Эмманюэль) Doué.

Они — это нотариус и его жена.

Нотариус Иосиф и жена его Мария.

Жозеб и Вария, как их называли на диалекте тех мест, где они проживали (местечко Ланполь[22] в Бретани).

Нотариуса звали Иосифом не потому ли, что жену его звали Марией? Или же это ее прозвали Марией, потому что она вышла замуж за Мэтра Жозеба?

Это не имеет никакого значения.

Их просто не могли звать по-другому.

Их звали так вечно, ибо под их патронажем младенец, которого они только что усыновили, был наречен Nédélec Doué.

Пред крестильными вратами ланпольские сорванцы, почитая богача, горожанина и нотариуса, который создает Господина одним своим росчерком беглым, росписью, запросто, как делают в деревнях детей, и который кидает им россыпью леденцы, — что в этом возрасте понятнее всего, — уже указывают друг другу на Сына согласно Акту Регистрации:

Aotrou Doué.

Это первый зачин во всех литаниях.

Но ланпольские сорванцы об этом не думают.

Они просто называют: «ГОСПОДИН БОГ».

И литания продолжается, пророческая, в сложенных дланях закрытой книги, в которой она прописана:

— Сжальтесь над нами! Aotrou Doué, о pet truez auzomp!

V

Контора Мэтра Жозеба

Мэтр Жозеб…

Мы говорим Мэтр Жозеб, потому что в местечке его называли «Г-н натарьюс».

Это могло бы избавить нас от описания его дома, изучения входной таблички и утепленной ризничей двери на лестничной площадке.

Но Мэтр Жозеб был нотариусом на бретонский манер.