— низший, а второй — средний он не ожидал, но пришлось сдержаться.
— Однако, — продолжил Юлий, — это не означает, что у нас с тобой нет общих тем для разговора. Буду рад, если ты погостишь у нас… до следующей луны.
— Как пленник? — с улыбкой поднял бровь Эрфиан.
— Как гость, — уверил глава клана и повернулся к служанке: — Устройте нашего гостя на ночлег. Пусть отдохнет. Разговаривать будем потом.
Имри выглядел раздосадованным.
— А если за ним придет Царсина?
— Об этом нужно было думать до того, как ты его привел, — разозлился Хатит.
Юлий поднял руку, заставляя их замолчать.
— Царсину оставьте мне. Уведите гостя.
— Да, господин, — тихо молвила служанка и пошла направлении деревьев, жестом приглашая Эрфиана следовать за ней.
— Имри, — услышал он за спиной голос Юлия, — где вы его нашли?
— В лесу возле деревни Жрецов, — смиренно ответил вампир.
— И как вы умудрились его связать?
— Он спал…
— И не лень же вам было нести его сюда.
— Я подумал, что тебя воодушевит известие о том, что мы поймали самого....
— Создательница набила ему в голову солому, — заявил Хатит. — Это всему клану известно.
— Отправляйтесь спать.
* * *
Служанка принесла Эрфиану сытный ужин — хорошо прожаренное, но сочное мясо, миску печеных овощей, несколько фруктов и маленький кувшин приторно-сладкого вина. Когда обитатели клана угомонились, он в одиночестве встретил восход и подумал, что может уйти. Стражей при нем не оставили, а веревки, которыми его снова связал Имри, он разрежет за пару мгновений — достаточно найти острый камешек. Но как далеко он уйдет, если до сих пор слаб? Нужно будет останавливаться, искать пищу и воду. А после наступления темноты вампиры найдут его по запаху — и тогда-то точно не отпустят ни на шаг.
Эрфиан лежал в тени под деревом, положив руки под голову и глядя в небо. Он думал о том, что Царсина ищет его повсюду и уже начала злиться. Юлий прав: связать советника и принести его в клан было плохой идеей (неудивительно, что эта мысль пришла в голову Имри, низшему вампиру, а не среднему, Хатиту). Если Жрица разозлится всерьез — а она умела довести себя до точки кипения, и Эрфиан это знал — воины сравняют с землей весь клан. Но, может быть, дела обстоят иначе. Царсина тонко чувствовала его настроения и понимала, когда следует промолчать, а когда и вовсе оставить в покое — до вечера, на сутки или до следующей луны. Вероятно, она сейчас купается в озере или уже вернулась в деревню и переодевается к завтраку, а Нориэль, с некоторых пор поднимавшийся до рассвета вместе со своей Жрицей, оттачивает искусство владения парными клинками.
Стайка пушистых серебристо-серых белок — мать и подросшие детеныши — вихрем пронеслась по поляне и взобралась на ствол ближайшего дерева. Эрфиан прикрыл глаза. Ему хотелось уснуть и спать долго и глубоко. Он поймал себя на мысли, что злится на Миритию — так приятно было думать о том, что он мертв и больше не откроет глаза. Почему солнце светит, птицы поют, а белки сидят на дереве и преспокойно грызут орехи? Его жизнь закончилась в тот момент, когда он понял, что Гриалла не дышит, а они ведут себя так, словно ничего не случилось! Как мир может праздновать начало нового дня, когда у него отняли все?..
Эрфиан вспомнил, как прикоснулся к губам жены — холодным, безжизненным, чужим. Он изо всех сил старался прогнать этот образ, но безуспешно — тот возвращался. Возвращался вместе с мыслью, которая приводила в отчаяние: неужели недомогание Гриаллы было вызвано не усталостью? Что, если она носила его ребенка?
Когда он думал об этом, перед глазами вставала одна и та же картина — мать, сидящая в тени шатра, и наблюдающая за играющими поодаль детьми слуг. Она была беременна, Айше предстояло родиться со дня на день. Отец не находил себе места и приносил матери то фрукты, то сыр, то воду, то свежие лепешки, то теплое молоко. Наконец она жестом пригласила мужа присесть рядом и положила его руку себе на живот, а потом тихо сказала несколько слов. Отец прикрыл глаза и склонил голову к ее плечу. Эрфиан, наблюдавший за этой сценой, растрогался почти до слез, но теперь эти воспоминания вызвали глухую злость, почти ненависть. Думать о том, что кто-то в двух мирах испытывал или испытывает счастье, было невыносимо больно.
— Я увидела, что ты не спишь.
Нежный и тихий, как у маленькой лесной птички, голос прозвучал над ухом Эрфиана и заставил его вздрогнуть от неожиданности. Светлая эльфийка, одна из «подруг» Юлия, опустилась на траву рядом.
— Я не нуждаюсь в собеседниках, — сказал он.
— Я принесла ягоды.
Эльфийка развязала принесенный узелок и показала крупные красные ягоды.
— Они сладкие. Все спят, я чувствую себя потерянной. Ты не будешь против, если я посижу рядом? Я не буду разговаривать. Меня зовут Лидор.
— Лидор? — улыбнулся Эрфиан. — Это мужское имя.
— Я из деревни его величества Тимира. В тех краях мужские имена часто походят на женские. А как зовут тебя?
— Эрфиан.
— Какое красивое имя! Один из первых богов, не так ли? Целитель. Но ты же не янтарный… ох, да. — Лидор прикрыла рот ладошкой. — Ты советник Жрицы Царсины. У тебя умерла жена… это ужасно!..
Эрфиан прикрыл глаза.
— Не думал, что вести распространяются так быстро.
— Вампиры из клана гостили у жрецов богини сладострастия, вернулись вчера, были возле деревни и все нам рассказали. Могу ли я чем-нибудь тебе помочь?
— Съешь ягоды. Я не голоден.
Эрфиану хотелось добавить, что жевать нужно как можно тщательнее — иначе придется начать разговор. Впрочем, разговор этот был неизбежен — он еще не встречал светлых эльфов, способных молчать больше пяти минут. А светлые эльфийки не выдержали бы и пары мгновений тишины.
Лидор отправила горсть ягод в рот. Как и боялся Эрфиан, говорить ей это не мешало.
— Когда случается что-то плохое, то тебе больно, и ты не способен думать ни о чем, кроме своей боли. Но она пройдет — и ты будешь вспоминать только приятные моменты.
Не дождавшись ответа и расценив происходящее по-своему, эльфийка продолжила, не забывая жевать ягоды:
— Мой отец говорит, что страдания даются нам