Читать интересную книгу Жена декабриста - Марина Аромштан

— Но ведь это очень дорого! — мама почти искренна.

Бабушка довольно молчит.

— Мама, я тебе очень благодарна, что ты нас поддерживаешь. Мы все тебе очень благодарны. Ася, поцелуй бабушку.

Бабушка сама чмокает меня в щеку.

А маму она никогда не целует. Не целует и не обнимает.

Глава 2

В детстве я не любила бабушку, потому что она кричала на маму.

Но потом, лелея свои подростковые женские грезы, я стала думать иначе: я не люблю бабушку, потому что она предала дедушку.

Так было интереснее.

***

Деда посадили в тридцать седьмом. И бабушка подписала отказ: она больше не считает себя его женой — раз он враг народа.

Но это было бы полбеды — если беду можно располовинить.

Бабушка не пустила деда к себе, когда он вернулся «оттуда». А он так хотел увидеть маму!

Дед не видел дочку больше трех лет: маме едва исполнился год, когда его забрали. Но думал, что сможет ее обрадовать: ведь дети любят конфеты. И когда он пришел — туда, где жили мама и бабушка, — у него был полный карман конфет. Мама уже засыпала. И вдруг — он. Стоит рядом с кроваткой и сыпет на нее сверху конфеты. Леденцы. Мама засмеялась и подумала, что случился праздник— День революции, хотя была весна.

Но бабушка сказала:

— Детям вредно есть конфеты. От этого портятся зубы. Уходи, Давид. Не надо тебе здесь быть. Не надо, чтобы тебя здесь видели.

Она боялась, что за ним снова придут, и неизвестно, что тогда будет.

***

Бабушка оказалась права: за ним действительно пришли — в сорок восьмом.

В дверь звонили и стучали — беспорядочно и напористо.

— Открывайте. К Давиду Файману. Ордер на арест.

— Бог мой! — бабушка открыла дверь.

— Где он?

Слова застряли у бабушки внутри, превратив горловые жилы в натянутые веревки.

Гости шагали широко — так широко, как можно шагать по семиметровой комнате, заглядывали под кровать и под стол.

— Ну, так что? — голос звучит с нескрываемой угрозой.

Бабушка с трудом выдавила слова наружу:

— Его нет.

— Где прячется?

— Он не прячется. — Бабушка вдруг замолкла. Но потом сглотнула и добавила: — Он умер.

— Умер, говоришь? А может — в сортире сидит? Со страху в штаны наложил?

Бабушка заставила себя сдвинуться с места, подошла к старому деревянному буфету, вытянула наружу маленький ящичек и стала искать в глубине. Ящичек сопротивлялся и поскрипывал, пытаясь утаить сокровенное. Но рука, наконец, нащупала в ворохе бумажек нужную.

— Пять лет назад. В сорок третьем. Вот похоронка.

Похоронка пришла на чужое имя — ведь во время войны бабушка уже не была дедушкиной женой. Бумагу принесла Маня, двоюродная дедушкина сестра.

— Вера! Давид тебя любил. Оставь это себе.

Тот, что был главным, хмуро взял похоронку и стал читать.

«…рядовой… погиб в сражении под городом Орел при обороне деревни… Похоронен…»

— Эй, прикрепи к делу. — Он сунул бумажку другому, развернулся и направился к выходу, бормоча сквозь зубы: — Жиды чертовы. Умер он!

Остальные двинулись следом. Кто-то мимоходом пнул ногой стул. Бабушка — все так же медленно — подняла его и села. А потом, глядя мимо мамы пустыми глазами, сказала:

— Где бы мы были, останься он жив? Он умер — и это лучшее, что он мог для нас сделать.

Глава 3

— Предала! Предала! Предала!

Я знаю: маме больно это слышать, — и получаю злое удовольствие.

Разговоры о бабушке — это моя подростковая месть. В данный момент — за то, что мама не пустила меня в бассейн. Все девчонки поехали, а я — нет.

Нельзя плавать в бассейне просто так. Бассейн без тренерских групп — опасное место. Там могут облапать.

Она никуда меня не пускает: боится, что я потеряю невинность. Она все время учит меня, как надо себя вести. Как должна вести себя девушка.

И я думаю — с обидой и раздражением: у нее устаревшие взгляды на жизнь.

Разве она может меня учить?

Она даже не сумела удержать рядом с собой отца.

***

Я помню, как уходил отец — не глядя на маму, деловито, без видимой спешки, аккуратно укладывал вещи в рюкзак: на дно — тяжелое, в карман — ложку с миской. Так, чтобы не гремели.

Мама позвала нас с Витькой обедать, а отец все собирался. Она сказала:

— Может, поешь?

— Некогда.

Куда он торопился? Потом заглянул в кухню, кивнул — непонятно кому:

— Все. Пока. Напишу.

И ушел.

Мне было тогда пять лет. Но я это помню.

***

Я вообще хорошо его помню.

Такой большой, веселый, весь в снегу.

Наш дом стоял в овраге. Зимой склоны оврагов превращались в настоящие высокие крутые горки — с ледяными накатами и трамплинами.

Иногда по выходным отец гулял со мной и братом. Он обожал кататься на санках. И всегда выбирал санки без спинки.

— Эй, команда! Налетай! — кричит он, плюхаясь животом на сиденье.

Мы с восторгом устраиваемся на его огромной спине.

— Ну, поехали! — отец объявляет о старте с веселой угрозой и начинает отталкиваться руками, направляя санки к обрыву. Мы тихонько поскуливаем от удовольствия, вцепляясь в его куртку, и пытаемся усесться понадежнее. Санки, достигнув критической точки, вздрагивают и ныряют носом вниз, с каждой минутой разгоняясь все больше. Отец ловко направляет их движение, отталкиваясь то руками, то ногами. Мы уже верещим в голос, и отец, заставив санки подпрыгнуть на трамплине, наконец сбрасывает нас в снег. А сам мчится ' дальше, совершая немыслимые виражи вокруг одиноких берез и продлевая санный путь до рекордной отметки — к восхищению окружающей публики.

Потом мы вваливаемся домой, мокрые, с ног до головы облепленные снегом.

— Это что за три поросенка явились? — с притворным недовольством спрашивает мама. — Нет, два поросенка и белый медведь! Вот я сейчас вас веником!

Она начинает обметать с нас снег, мы увертываемся, а отец под сурдинку норовит сунуть ей за шиворот заготовленный снежок.

— Ой! — взвизгивает мама. — Вот я тебе задам! — и шлепает веником по его плечам и спине. Он легко и весело уклоняется, потом вдруг, ловко перехватив ее руку, прижимает к себе и целует.

А мы кричим:

— Папа! Расскажи, как мама русалкой была. Как ты ее из реки вытащил!

— Как-как? Смотрю — русалка в реке плавает! Ничья. Нырнул, за хвост уцепил, вытащил и высушил. А потом обогрел и обласкал!

Мать при этом всегда заливалась краской.

***

Я представляю, как это было. Как бабушка говорит маме:

— В поход? Ты с ума сошла! Ты хоть понимаешь, что это такое — спать на сырой земле? Хочешь застудить почки? И как ты будешь подмываться в лесу, ты подумала?

Но мама не слушает. Она мечтает сбежать, давно мечтает сбежать от бабушки. От ее вечного крика и поучений. Куда-нибудь, хотя бы на время, где ничего этого не будет, а будут деревья, много воздуха, смелые люди. Людка говорила, там очень красиво: закаты, прозрачная вода. Если мама увидит деревья, их отражение в воде, она сразу поверит в Китеж. Мама хочет поверить.

Тогда бабушка решается на последний аргумент:

— Тебе — что — девушкой быть надоело?

Мама сжимает губы и решает обязательно идти.

***

— Эй, Петрушка! Ты видела, как командир на тебя пялится?

Людка — опытная туристка. Она полжизни проводит в лесах. А мама — новенькая. Она и еще один парень, Ваня. Они со второго курса. Остальные пятеро — старшекурсники, уже обтертые, бывалые. Девушек всего две — мама и Людка. «Командир» — отец. Он инструктор, ведет группу. Это он прозвал маму Петрушкой — за косички. В городе мама носила пучок. Но шпильки по лесным условиям оказались слишком ненадежным «крепежом», и мама стала заплетать две короткие упругие косички, торчавшие в стороны.

— Ты меня слышишь? Будь начеку! Командир, если глаз положит, своего добиваться будет. Поняла?

Маме не до командира. Ей вообще ни до чего. Она почти не видит обещанных Людкой красот: взгляд не имеет сил наслаждаться. Жизнь поедается физическими усилиями. Маме никогда не приходилось столько грести. Или столько идти. И тащить. У нее ноют плечи и руки. И ноги все время мокрые. А ноги должны быть сухими, иначе простудишь женские органы. Внушенный бабушкой страх вдруг оказывается навязчивым, неотступным.

— Эй, там, у Петрушки! Впереди поворот! Будьте внимательны. Заходите последними. Не торопитесь! Не отставайте!

Этот маршрут, он считается легким. И этот поворот реки тоже. Но Ване трудно. Мама ему почти не помогает. Даже мешает. И зачем его только посадили с мамой?

— Будешь плыть аккуратнее, когда с тобой пассажир. А так, с непривычки, лихачить начнешь!

— Ну, ты психолог, командир! — язвит Людка. — И где тебя таким премудростям учили?