Пушкинский стих всегда работает и умеет передавать ритм движенья, борьбы, труда.
Вот как на глазах у читателей мастерит себе лук и стрелу юный князь Гвидон:
Ломит он у дуба сукИ в тугой сгибает лук,Со креста снурок шелковыйНатянул на лук дубовый,Тонку тросточку сломил,Стрелкой легкой завострилИ пошел на край долиныУ моря искать дичины.
Эти простые и скромные строчки из сказки поражают своей законченностью, сжатостью, эпиграмматической остротой и точностью. Недаром они перекликаются с известной пушкинской эпиграммой:
О чем, прозаик, ты хлопочешь?Давай мне мысль, какую хочешь:Ее с конца я завострю,Летучей рифмой оперю,Взложу на тетиву тугую,Послушный лук согну в дугу,А там пошлю наудалую,И горе нашему врагу!
В сказках Пушкин реже пользуется поэтическими фигурами, чем в лирических стихах и поэмах. Он создает живой, зримый образ, почти не прибегая к изысканным сравнениям и метафорам. Один и тот же стихотворный размер передает у него и полет шмеля или комара, и пушечную пальбу, и раскаты грома…
Такие стихи требуют от читателя гораздо больше пристального, сосредоточенного внимания, чем многозвонные, бьющие на эффект произведения стихотворцев-декламаторов.
Воспитывать это чуткое внимание надо с малых лет.
Дети почувствуют прелесть пушкинских сказок и в том случае, если будут читать их сами. Но еще больше оценят они стихи, если услышат их в хорошем чтении. Не декламация нужна, а четкое, толковое, верное ритму чтение. И прежде всего нужно, чтобы взрослый человек, читающий детям сказки, сам чувствовал прелесть русского слова и пушкинского стиха.
Пусть обратит он внимание на то, какими простыми средствами достигает поэт предельной изобразительности, как много значат в его стихах не только каждое слово, но и каждый звук, каждая гласная и согласная.
Когда Гвидон превращается в комара, про него говорится в стихах так:
Полетел и запищал…
Или:
А комар-то злится, злится…
А когда он же превращается в шмеля, про него сказано:
Полетел и зажужжал…
И дальше:
Он над ней жужжит, кружится…
Я не думаю, что мы должны объяснять ребенку, какое значение имеют в этих стихах звуки «з» и «ж», характеризующие полет комара и шмеля. Пусть дети чувствуют звуковую окраску стихов, не занимаясь анализом. Но мы-то сами, прежде чем прочесть стихи детям, должны хорошо услышать все эти «з» и «ж», длинное, высокое «и» — в слове «злится» и низкое, гулкое «у» — в словах «кружится» и «жужжит».
Нельзя по-настоящему оценить сказки Пушкина, не заметив, как разнообразно звучит у него, в зависимости от содержания стихов, один и тот же стихотворный размер:
Ветер по морю гуляетИ кораблик подгоняет;Он бежит себе в волнахНа поднятых парусахМимо острова крутого,Мимо города большого;Пушки с пристани палят,Кораблю пристать велят.
Сколько в этом размере бодрости, стремительности, свободы!
А вот тот же стих в других обстоятельствах.
Царь Дадон (из «Золотого петушка») не получает вестей с войны от своих сыновей и ведет войска в горы им на помощь. Вот что он видит в горах:
Перед ним его два сына,Без шеломов и без лат,Оба мертвые лежат,Меч вонзивши друг во друга.Бродят кони их средь луга,По притоптанной траве,По кровавой мураве…
Стихотворный размер в этом отрывке тот же, что и в предыдущем, но как различен их ритм.
В первом отрывке торжествует жизнь, во втором — смерть.
Величайший мастер стиха, Пушкин умеет, не меняя стихотворного размера, придавать ему любой оттенок — грусти, радости, тревоги, смятения.
Ритм в его строчках — лучший толкователь содержания и верный ключ к характеристике действующих лиц сказки:
Глядь — поверх текучих водЛебедь белая плывет.
Плавно и просторно ложатся слова в этом изображении величавой птицы.
Но тот же стих звучит частым говорком при упоминании других персонажей «Сказки о царе Салтане»:
А ткачиха с поварихой,С сватьей бабой БабарихойНе хотят царя пуститьЧудный остров навестить.
«Салтан», «Мертвая царевна» и «Золотой петушок» написаны легким и беглым четырехстопным хорем. Этим же размером пользовалось в своих сказках множество стихотворцев от Пушкина до наших дней. И не раз люди, гоняющиеся за кратковременной модой и не дорожащие традициями русской поэзии, ставили вопрос: не устарел ли этот размер, не слишком ли он прост и беден?
Пушкинские сказки при внимательном изучении показывают, как зависит качество стиха от его содержания.
Стих беден, когда ничем не наполнен, когда идет порожняком, когда представляет собою рубленую прозу.
И тот же размер таит неисчерпаемые возможности для передачи богатого содержания. Он не похож на привычный четырехстопный хорей, он неузнаваем, когда облекает новые чувства, мысли, новый материал.
Стихотворный ритм в сказках Пушкина служит могучим подспорьем точному и меткому слову. Свободный, причудливый, он живо отзывается и на юмор и на пафос каждой строфы и строчки.
Свободно и стремительно движется сказка, создавая на лету беглые, но навсегда запоминающиеся картины природы, образы людей, зверей, волшебных существ.
А межу тем за этой веселой свободой сказочного повествования, ничуть не отяжеляя его, кроется серьезная мысль, глубокая мораль.
Где, в каких словах сказки находит выражение ее основная идея? На этот вопрос подчас не так-то легко ответить, потому что мораль пронизывает всю сказку от начала до конца, а не плавает на поверхности.
Моральному выводу не нужно особо отведенных строк, ибо он занимает столько же места, сколько и вся сказка.
Только историю жадного попа и работника его Балды поэт кончает прямым нравоучением, да и оно умещается в одной строке — в заключительных словах Балды:
Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной.
А в такой поучительной сказке, как «Сказка о рыбаке и рыбке», и совсем нет отдельного нравоучения. Его с успехом заменяет нарисованная в последних трех строчках картинка:
Глядь: опять перед ним землянка;На пороге сидит его старуха,А перед нею разбитое корыто.
Недаром это «разбитое корыто» вошло в поговорку.
«Царь Салтан» кончается не моралью, а веселым пиром, как и многие народные сказки. Но на протяжении всей этой сказочной поэмы свет так явственно противопоставляется тьме, добро — злу и справедливость — несправедливости, что читатель всей душой участвует в заключительном пире, празднуя победу молодого, отважного и великодушного Гвидона над кознями врагов, над темным, душным запечным миром поварихи, ткачихи и сватьи бабы Бабарихи.
Пушкинская сказка — прямая наследница сказки народной. В созданиях народной поэзии Пушкина привлекают не только фабула и причудливые узоры внешней формы, но прежде всего их реалистическая основа, их нравственное содержание.
Не приходится и говорить о том, какая глубокая социальная правда кроется в тяжбе работника Балды с хозяином — попом, в неравном споре мудреца-звездочета с вероломным царем Дадоном.
Гневной горечью звучат слова покинутой князем девушки, мельниковой дочери , из драматической сказки «Русалка»:
Им любо сердце княжеское тешитьБедами нашими…
Вот это-то замечательное сочетание нравственной и социальной правды с безупречно отлитой формой и делает сказки Пушкина особенно драгоценными для нашего времени.
Прекрасным наследием пушкинской сказочной поэзии почти не пользовались крупные поэты всего прошлого века и начала нынешнего. После Пушкина и Ершова на протяжении многих десятилетий так мало было создано выдающихся стихотворных сказок.
Дело наших поэтов — принять это обязывающее наследие.
Работая над сказкой, поэты, разумеется, не будут ученически повторять Пушкина. Он неповторим. Да и у каждой эпохи, а у нашей особенно, — свои задачи, свой стиль. К тому же советские поэты располагают не только пушкинским наследием, но и поэтическим опытом своих прямых предшественников и современников.