— Но грязи не только в плане ухода за мебелью. Он мужчина. У него есть свои потребности, — на этих словах я краснею и опускаю взгляд в чашку. Зачем она мне это говорит? — Но менять женщин и пользоваться услугами тех, кто может предоставить свое тело он не любит. Этот человек должен быть уверен в своей партнерше. Именно поэтому он берет себе в прислуги девушку, которая сможет удовлетворять все его потребности, когда он возвращается домой. Постоянную, в которой можно быть уверенными на все сто процентов, потому что ей предоставляется полный медицинский пакет.
От удивления я едва не давлюсь кофе. Расширенными глазами смотрю на женщину, не в состоянии поверить в то, что она говорит. Это шутка такая? Разве такое вообще возможно?
Но Наталья Сергеевна выглядит довольно серьезно. Для нее это точно не шутка.
— Подождите, — пытаюсь прояснить я, — Вы говорите, что я буду не только убирать, но и … делить с ним постель?
— Именно так.
Боже… Он негодования меня подбрасывает. Я резко встаю со стула, едва не опрокинув его.
— Нет, извините, но я не могу. Это… неправильно.
— Зато ты нигде так не заработаешь.
— Своим телом?
— Называй это так. Зато всё кристально. И партнер у тебя будет только один, а не несколько как у тех, кто действительно зарабатывает своим телом на улице.
Я вдруг чувствую себя грязной. По телу дрожь проходит.
— Нет, простите. Я не смогу, — мотаю головой, пятясь назад. — Это не для меня.
Разворачиваюсь и едва ли не бегом выскакиваю на улицу. Как такое возможно, чтобы в двадцать первом веке официально предлагали работать … чьей-то женщиной? Более грубо выразиться я даже в своей голове не могу.
Спешу по тропинке к воротам, обняв себя за плечи и уткнувшись глазами в плитку. Если они так спокойно говорят об этом, значит это нормально здесь. Сколько же девушек прошло через этого мужчину?
Впереди раздаются голоса, но я утонув в мыслях не замечаю их, пока резко не врезаюсь во что-то.
— Ой.
Поднимаю голову и понимаю, что чем-то оказывается мужчина.
Первое, что я чувствую — это аромат его туалетной воды. Резкий и довольно тяжелый. Он мгновенно заползает в нос и оседает в легких, подобно героину.
Пронзительно синие глаза ловят меня в фокус и удерживают каким-то невидимым магнитом. Я смотрю на него непозволительно долго, подмечая и резкие черты лица, и волевой подбородок, прямой нос. Тонкие губы плотно сжаты. Мужчине на вид лет тридцать восемь. Он черноволос, гладко выбрит, что позволяет рассмотреть острые широкие скулы. Он по-мужски невероятно красив, опасен. От него веет властью, мощной мужской энергией, сносящей всё на своем пути.
Я таких мужчин только по телевизору в сериалах видела. Обычно они играют жутко богатых злодеев, которые держат в страхе пол города. Строгий черный костюм только подтверждает мои догадки.
— Извините, — бормочу я, краснея.
Его взгляд слишком откровенен как для случайного прохожего. Так не позволяют себе смотреть простые люди на других. Взгляд синих глаз обводит мой рот, опускается по шее и ныряет в неглубокое декольте.
Я ежусь еще сильнее, крепче обхватывая себя руками. На меня так никогда не смотрели. Даже ухажер тетки, который иногда отвешивает сальные комплименты и пытается облапать глазами.
Этот мужчина смотрит так, словно он имеет полное право так на меня смотреть, словно я ему принадлежу, а это пугает. До дрожи в коленях.
Быстро обхожу его и ныряю в открытую дверь ворот. Нужно убираться отсюда поскорее.
Девочки, встречайте горячую новинку. Всё, как мы любим — властный мужчина и нежная героиня:)
Буду рада вашей поддержке! Не скупитесь на звездочки и комментарии. Они очень вдохновляют.
С любовью, Вита:)
2
— Ну и? — спрашивает тётя с порога.
— Эта работа не для меня.
Сердце все ещё колотится, когда я заскакиваю в свою комнату и начинаю раздеваться. Хочется даже кожу снять после поездки в тот дом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это что ещё значит? — следует тетя за мной, — значит убирать чей-то дом для тебя унизительно? Ты оборзела?
— Нет, но…
Я даже признаться ей не могу в том, что на самом деле должна была делать.
— Я завтра же найду работу. Обойду весь город, обещаю, но найду.
И с этими словами прячусь в ванне, слыша проклятия в свой адрес и нелицеприятные слова типа «иждивенки» и нахлебницы.
Боже, помоги мне найти работу. Пожалуйста. Мне очень нужно помочь бабушке и сделать так, чтобы тётя от меня наконец отстала. А для этого нужны деньги. Много денег.
Сумма с несколькими нолями, нарисованными на листке Натальей Сергеевной всплывает в памяти. Я даже не знала, что девушкам за «связь» столько платят.
Но я найду более приличную работу. Такую, о которой говорить будет не стыдно!
Полная уверенности я выхожу на следующее утро из дома. Правда, чем больше я хожу по оставшимся рабочим местам, тем сильнее эта уверенность гаснет. Город у нас не очень большой, поэтому и выбора как такового нет. Раздавать листовки? Мне однозначно не хватит этих крох, чтобы оплатить бабушке лечение.
Купив в магазине кое-какие угощения, которые разрешены бабуле врачами, я еду к ней.
— Привет, родная, — здороваюсь, опускаясь на край ее кровати.
У нее из носа торчат трубки, на вид совсем слабая.
Бабушка переводит на меня взгляд и кажется, что первые секунды не узнают. Сердце кровью обливается. Она всегда была бодрой и энергичной, поэтому видеть ее такой ослабленной — боль для меня.
— Асенька, — неузнаваемым голосом отвечает наконец бабушка.
Я льну к ней и обнимаю.
— Я здесь. Принесла твое любимое печенье.
— Больно кушать, дочка, — она морщится от моих прикосновений, как будто я не аккуратно обнимаю ее и с силой бью.
Быстро отстраняюсь, оставляя только ее руку в своей.
— Извини. Я сегодня работу искала. И вчера. И вообще всю неделю после окончания школы, — начинаю говорить я, чтобы как-то ее отвлечь. — Но пока безрезультатно.
Бабушка прикрывает глаза, а потом начинает кашлять. Приступ такой сильный, что у меня выступают на глазах слезы.
— Как ты? — спрашиваю, когда она немного успокаивается.
— Больно. Везде больно, а они не хотят колоть мне обезболивающее.
— Почему?
Бабуля не отвечает. Поворачивает голову к окну, и под солнечными светом я могу различить сколько боли в ее глазах.
— Я потерплю, — отвечает она, — не долго осталось.
От этих слов мне хочется рыдать, но я заглушаю ком в горле, потому что плакать при бабушке кажется неправильно.
— Иди, дочка. Не хочу, чтобы ты видела меня такой немощной.
— Я люблю тебя, бабуля.
— И я тебя. Попроси Инну заплатить этим медсестрам. Пусть хотя бы пару раз в день приходят, а то терпеть нет никаких сил.
Моя бабушка всегда была сильной. Даже если у нее что-то болело, она шла работать и никогда не лежала без дела. Поэтому если она говорит, что терпеть нет сил, значит так оно и есть.
Я киваю и мягко целую ее в щеку, вдыхая в себя родной запах. Уже когда выхожу в коридор могу позволить себе расплакаться.
— Девушка, что у вас? — проходя мимо интересуется одна медсестра.
Я быстро смахиваю слезы.
— Скажите, вы могли бы делать обезболивающие уколы пациентке из шестой палаты чаще? Ей же очень плохо.
Ее лицо становится кислым и недовольным.
— Государство не имеет столько лекарства, чтобы ублажать каждого умирающего. Одного укола в день вполне достаточно.
— Но ей плохо!
— Другим тоже плохо. Здесь всем плохо.
— Но к одним вы заглядываете чаще.
— Оплачивайте лечение и к вашей будем заглядывать чаще, — прямым текстом озвучивает медсестра.
Мне хочется на нее накричать, что нет у меня таких денег.
— Кстати, вашу бабушку на днях переводят на другой аппарат. Нужно будет подписать бумаги и оплатить лекарства. Мы можем сделать это прямо сейчас.