у соседей. Возможно, Белугина не любила следить за своей внешностью, а возможно, ей, наоборот, хотелось покрасоваться, но с утра до вечера она ходила почему-то в халате. Правда, халаты у нее были красивые, длинные, из дорогой нарядной ткани. В них ее дородная фигура казалась еще величественнее, и соседи называли Белугину между собой не иначе как мадам Белугина. Это так шло ей, что из окружающих редко кто знал ее имя, так же, как никому не приходило в голову назвать по имени Ворончиху.
Возвратясь однажды с ночного дежурства, Ворончиха обнаружила в саду кур. Они выцарапали лапами глубокие ямы под яблоньками, на которых вот-вот должны были распуститься белые бутоны, и блаженно купались в песке. Ворончиха выгнала кур и сказала Белугиной, как раз появившейся из сарая с эмалированной миской в руках; на дне миски розовато отсвечивали несколько только что снесенных яиц:
— Вы бы присматривали за курами, соседка. Вот скоро я цветочную рассаду высажу, все поклюют.
— Не могу же я их пасти, — возразила Белугина и прошествовала по двору к подъезду. У нее были пышные, не нуждающиеся ни в какой завивке темные волосы. Голову Белугина держала высоко вскинув, а глаза — опущенными вниз, эта осанка придавала ее внешности что-то надменное.
Старая женщина посмотрела Белугиной вслед и принялась осматривать ветхий заборчик, отделявший сад от двора. Все большие щели забила кольями, землю возле забора плотно утрамбовала.
Несколько дней прошло спокойно.
Ясным солнечным утром Ворончиха надела свое лучшее платье из синего штапеля в белое колечко, повязалась кашемировым платком и отправилась на базар за рассадой. Вернулась с просветлевшим лицом, бережно неся корзину с рассадой анютиных глазок, левкоев, табачка и астр. Гладиолус она купила только один, больше не хватило денег, зато он будет совершенно белого цвета, как уверяла ее торговка. Высаживая рассаду в грунт, Ворончиха сначала тщательно разминала землю в пальцах, расправляла каждый корешок, любовно оглядывала крошечные растеньица.
— Эх-хе-хе! — осуждающе покачала головой одна из женщин, понаблюдав, как она ползает на коленях по земле. — Недаром говорят, что малый, то и старый. Ты бы лучше грядку огурцов тут посадила, редиски. Все польза, да и приятно свеженького съесть.
— Живот чем попало можно набить, — отозвалась Ворончиха, — а душа, она красоты просит.
Ворончиха полила рассаду и отправилась в больницу, ей опять предстояло дежурить в ночь.
…Включив утром чайник, чтобы накормить перед уходом на работу мужа, Белугина спешила в сарай и выпускала кур. Ей все казалось, что яиц в гнездах она находит гораздо меньше, чем должно быть. Кто может поручиться за всех, проживающих в доме? А кур манила зелень Ворончихиного сада. Уже несколько дней они тщетно прохаживались возле забора, заглядывали в щели. На этот раз одна курица, с громким кудахтаньем выскочив из сарая, взлетела на поленницу дров. Оглядевшись, она живо перемахнула через забор в сад. Скоро ее примеру последовали другие.
Ворончиха сдала дежурство в девятом часу, зашла по дороге в магазин купить хлеба и молока. Когда она добралась домой и, прежде чем отпереть дверь своей хибарки, заглянула в сад, грядка высаженных ею цветов была разорена дотла. Уцелели только два кустика анютиных глазок, они уже набирали цвет, отброшенные вместе с комом земли сильными куриными лапами в сторону. Ворончиха подобрала их и посадила на место. Потом смела с грядки зеленые клочья, оставшиеся от рассады, перекопала землю и, вместо того чтобы прилечь после ночного дежурства отдохнуть, снова отправилась на базар. Она отчаянно торговалась за каждый корешок и опять вернулась домой почти с полной корзиной, правда, на этот раз цветы у нее были победнее: васильки, ноготки, ромашка.
Под вечер, когда закатилось солнце и спала жара, Ворончиха высадила рассаду, прикрыла растения на ночь старыми кастрюлями, ведрами и банками и, постояв возле калитки, направилась к Белугиным. В прихожей квартиры никого не было. Ворончиха оглядела трюмо и всевозможные щетки на полочке под ним, вешалку, на которой висел мужской плащ и красный детский капюшончик, и спросила своим низким голосом:
— Хозяева дома?
Из комнаты в полосатой пижаме с газетой в руках вышел Белугин. Он, видимо, не узнал ее, не поздоровался, спросил строго:
— В чем дело? А, опять по поводу курей? Жена говорила, — Белугин нетерпеливо прошелестел газетой.
— В свободное от работы время я сама буду за ними приглядывать, — сказала Ворончиха. — Я про то, когда дежурю.
— Ладно, ладно, — поморщился Белугин и уже скрылся было в комнате, но вернулся, оценивающе оглядел коричневые, напоминающие корни дерева, все в узлах и жилах, руки Ворончихи. — Вот что… у нас тут побелка намечается, чтобы потом, пока лето, покрасить все. Так вот… надо бы потом помочь жене помыть, — Белугин строил фразы так, чтобы избежать какого-либо обращения к собеседнице. Сказать «вы» ему казалось унизительным для себя, а на «ты» старуха еще, пожалуй, обидится. Жена же ему все уши прожужжала, что не намерена проворачивать грязь одна.
Ворончиха усмехнулась, она и в самом деле повернулась бы и ушла. Нет, она не собиралась нигде прирабатывать. И не потому, что гнушалась работы, с каждым разом она возвращалась с дежурства из больницы все более утомленной. Но… Ворончиха подумала о крошечных слабеньких растеньицах, о безжалостных когтистых куриных лапах и в нерешительности затянула потуже кончики головного платка, повязанного под подбородком.
Белугин понял ее молчание по-своему, добавил:
— Конечно, за вознаграждение.
— Пусть жена ваша тогда пошлет мальчишку, когда прийти, — сказала Ворончиха и вышла, не дожидаясь ответа.
…Белугины занимали на втором этаже три комнаты с кухней, ванной и балконом. Ворончиха мыла, скребла, терла и удивлялась про себя, как это семья в четыре человека может так запустить просторную, светлую квартиру. Такое впечатление, что до побелки ни пол, ни крашеные панели никогда не мылись. Краска потеряла свой цвет, потускнела, а в ящиках буфета, гардероба и шкафов накопилось столько разного хлама, что нужные вещи уже не вмещались. Ворончиха никак не выражала своего удивления, она считала, что каждый устраивает себе жилье по собственному вкусу и в этом ему никто не может ничего указывать. Если людям так нравится, пусть! Вот она, Ворончиха, например, сделала бы иначе.
Хозяйку же квартиры удивляло, что старуха не выражает никаких чувств при виде телевизора, рижской мебели и другого добра, которого у Белугиных имелось с избытком. «И то, чего с нее спрашивать, — снисходительно подумала мадам, — она не знает, с какой стороны к этим вещам и подступиться, где уж ей знать им цену!»
Маляры побелили все три комнаты и ушли. Ворончиха вымыла пол, окна и двери в одной комнате