Читать интересную книгу Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу

Вообще-то Мамбл – не первая моя сова. И хотя она стала для меня истинным воплощением «совиности», было бы нечестно не рассказать о первом неудачном опыте подобных отношений. Как и большинство подобных ошибок, этот опыт многому меня научил.

Часть I

Человек встречает сову – человек теряет сову – человек встречает свою единственную сову

Все началось, что было характерно для моей жизни в последней половине прошлого века, с моего старшего брата Дика.

К середине 70‑х годов ему удалось осуществить свою давнюю мечту и перебраться в сельскую глубинку Кента. Он купил старинный дом, где было достаточно места для его увлечений. С течением лет список расширялся и стал включать в себя участие в автомобильных гонках, реставрацию военных автомобилей, авиационную археологию, стрельбу и соколиную охоту, исполнение блюзов на гитаре и прочее, что требовало исключительной аккуратности и точности от человека, обладавшего огромными ручищами. Поскольку его жена Эврил отличалась терпением и множеством полезных практических навыков (от тонкого вышивания, работы по серебру, садоводства и разведения животных до замешивания бетона, строительных работ и отделки интерьеров), «Уотер-ферм» вскоре превратился в очень красивое и интересное место, где было приятно проводить время, хотя его прежними обитателями были исключительно овцы. Не много тем можно было обсудить с Диком, не наткнувшись на задумчивый взгляд, дружелюбное, мечтательное выражение лица и фразу: «Да, да, очень интересно… Похоже, я знаю парня, который… (может достать двигатель от армейского танка, выделать овечью шкуру, поработать каскадером в кино, знает, когда охотничьи угодья местного лорда в выходные останутся без охраны, разбирается во взрывчатке, разводит диких кабанов, владеет голландским языком, может изготовить что угодно из фибергласа или устроить абсолютно все без нудной бумажной волокиты и т. д. и т. п.)».

В то время я жил в многоэтажном доме в Кройдоне, на юге Лондона, и каждый день ездил в издательство в Ковент-Гарден. Я работал литературным и художественным редактором книг по военной истории. В те дни вся наша большая семья обычно проводила Рождество в «Уотерферм». Поскольку сам я жил и работал в окружении грязного бетона и выхлопных газов, то часто злоупотреблял бесконечным гостеприимством Дика и Эврил и летом приезжал в кентскую глубинку чуть ли не каждые выходные. Они держали самых разных животных, которые то появлялись, то исчезали. У них жило множество кошек (в том числе кот, который куда лучше меня умел охотиться на кроликов!), голуби, куры, утки, гуси, индейки, несколько овец, козел, осел, корова породы декстер-ангус, замечательный хорек Шредс, питомец моего племянника Стивена. Какое-то время на ферме жил даже енот (взрослый енот гораздо крупнее и сильнее, чем вам кажется)! Сам я не отличался особой любовью к животным, но бонусом к этому зверинцу были ощущение покоя, пространство, чистый воздух и великолепная кухня Эврил.

До переезда в «Уотер-ферм» Дик интересовался книгами по соколиной охоте. Конечно же, он быстро завел себе друзей и в этой среде. Он тут же приобрел свою первую птицу – ослепительно красивого средиземноморского сокола по кличке Темучин (так в юности звали Чингисхана). Купив ферму, он построил просторный вольер для соколов, где они могли комфортно жить и иметь достаточную свободу движений. Благодаря его познаниям, кругу знакомых и навыкам этот вольер быстро заполнился хищными птицами. У Дика были пустельги, ястребы-тетеревятники, канюки и даже потрепанный жизнью степной орел, отличавшийся поразительной неуклюжестью.

Наблюдая за тем, как Дик возится с этими прекрасными созданиями и обучает их, я не мог не заинтересоваться. Когда мне наконец-то позволили надеть перчатку и взять одного из них на прогулку по полям и долам, меня настигло средневековое заклятие. Это чувство невозможно описать. Конечно, в нем была большая доля тщеславия: я отказываюсь верить, что есть человек, который не почувствовал бы себя гордым выходцем из династии Плантагенетов, поглаживающим грудку своего сокола, когда за поворотом дороги появляется пара потрясенных подобным зрелищем путников. Но это было нечто большее, чем обычная гордость. Я открыл для себя совершенно новый вид отношений и чувств. Мне казалось, что они, родившиеся в глубине моей души, происходят от безумно древних корней. Это был медленный процесс, и какое-то время я не признавался в этом даже самому себе. Но постепенно я начал понимать, что тоже хочу открыть для себя этот новый мир.

Мысль о том, чтобы завести сокола в многоэтажном доме на юге Лондона, была, конечно же, безумной. Но мечта не оставляла меня. Выход из этого положения подсказала мне Эврил. Она давно хотела завести собственную птицу, но такую, которой нашлось бы место в сложной жизни безумно активной матери двух сыновей. Сознательный Дик сделал пару телефонных звонков джентльменам со странными прозвищами, и через какое-то время на кухне Эврил появился Уол. Большую часть времени птица проводила в тени на жердочке, установленной на верху высокого шкафа. На гостеприимную кухню Эврил постоянно кто-то забегал, а серая неясыть стала еще одним ее украшением. Уол обычно сидел настолько неподвижно, что его можно было принять за чучело. Но потом он моргал, и это ощущение исчезало – порой случайный гость от неожиданности проливал кофе или начинал кашлять, поперхнувшись печеньем.

Я был очарован Уолом с первой нашей встречи. Я убедился, насколько спокойной и сдержанной может вырасти сова (если взять ее достаточно молодой), привыкшая к человеческому обществу. И постепенно мое внутреннее сопротивление мечте завести птицу стало ослабевать.

* * *

Летом 1976 года мы с приятелем упросили Дика пустить нас к себе – мы собирались пройти короткий курс парашютного спорта на соседнем аэродроме.

В то время новичкам-парашютистам приходилось нелегко. Это сегодня у них есть современное, относительно легкое снаряжение, специальные парашюты и устройства управления, которые позволяют почти каждый раз приземляться на ноги. Нас с Роджером учили, как группироваться при посадке – абсолютная необходимость при использовании старых парашютов Ирвина времен Второй мировой войны и Х-образных ремней, которые весили не меньше мешка картошки (и тянули вас к земле с соответствующей силой).

Мой первый прыжок был в равной мере кошмарным и вызывающим восторг. Я почувствовал, как у меня скрутило живот от ужаса, когда мотор маленькой «Сессны» выключился, и мне нужно было выбраться наружу. Балансируя между подкосом крыла и опорой шасси, я судорожно вспоминал наставления инструктора об особенностях направления ветра. А потом, когда парашют раскрылся, ремни, словно руки Бога, подхватили меня, а под моими ногами улыбался зеленый Кент, меня охватил невыразимый восторг, который усилился, когда я сумел подняться на ноги после успешного приземления.

Но самым запоминающимся стал третий прыжок. Учителя физкультуры еще в школе заметили, что мне не хватает координации движений. И этот недостаток особенно ярко проявился во время моего последнего прыжка. Я ухитрился приземлиться на спину – верный путь к классической (и безумно болезненной) травме парашютистов – компрессионному перелому поясничного позвонка. Роджер, который вытащил длинную соломинку и сейчас находился в воздухе в сотне метров от места посадки, приготовился к приземлению, но отвлекся на мои громкие стенания. Самое яркое воспоминание о следующих тридцати минутах жизни – это молодой инструктор среди окружившей меня толпы. Он сунул в рот сигарету, похлопал себя по карманам, о чем-то пошептался со своими друзьями – они качали головами, не отрывая от меня печальных взглядов, – а потом наклонился ко мне, чтобы спросить, нет ли у меня зажигалки. В тот момент меня больше всего заботила спина, и выручить его в том затруднительном положении я не смог.

В июне 1976 года Англия переживала невероятную жару, которая случается раз в двадцать лет. Я лежал на больничной койке, обливаясь потом и не имея возможности пошевелиться. Надо мной нависли низкий потолок и большая лампа. Травматология располагалась в одноэтажном боковом крыле больницы. Распятый под горячей лампой, я чувствовал себя жертвой апачей. Больничная еда, как и следовало ожидать, оказалась ужасной. Справиться с этим этапом жизни мне удалось лишь благодаря добродушной пожилой ночной сиделке, не жалеющей для меня обезболивающих, и Дику, который каждый вечер навещал меня по дороге с работы домой и привозил восхитительные сэнд вичи. Через неделю меня заковали в плотный и безумно жаркий корсет, и я сумел добраться до машины Дика (собственные движения напомнили мне Бориса Карлоффа в фильме «Франкенштейн») и выйти из нее, когда мы доехали до «Уотер-ферм», где мне предстояло поправляться.