– Равняйсь! Смирно! Равнение на… Знамя!
Вышел я из дабла, смотрю, а Серега стоит у кровати прапорщика Шаталина, а прапорщик на кровати крестом лежит, Нина прокричал.
Серега говорит:
– Равняйсь!
И спящий прапорщик поворачивает голову направо.
Серега говорит:
– Смирно!
И спящий прапорщик вытягивает руки по швам.
Серега говорит:
– Равнение на… Знамя!
И спящий прапорщик начинает шарить руками по одеялу. Знамя ищет.
Когда мы его разбудили, он этого, конечно, не помнил и даже не поверил нам. Тогда мы позвали Еню и других офицеров, показали им спящего прапорщика и снова повторили опыт.
Еня разнообразил и усложнил команды, добавив На караул, На плечо, К ноге и так далее. Прапорщик исправно отдавал честь, вскидывал и ставил воображаемое ружье. Когда же, наконец, Еня произнес команду Подъем, прапорщик Шаталин сказал:
– Пошел в пелвис.
И перевернулся на живот.
Еня сказал:
– Совсем пьяный человек.
Серега сказал:
– Так жить нельзя. Не должен такой пацифист в армии служить. Такой свободомыслящий человек.
И вот, в одно прекрасное утро пожаловал на дом к прапорщику Шаталину сам командир части полковник Быльченко.
Мы с Серегой как увидели, что Быльченко идет, на ходу снимая серые перчатки, сразу в дабл спрятались. Сидим в дабле и в щелочку смотрим.
Быльченко вошел и сказал:
– Встать!
Но прапорщик Шаталин смог только на своей кровати сесть.
Тогда Быльченко сказал:
– Сидеть!
Прапорщик в это время как нарочно встал. Быльченко сказал:
– Стоять!
Но прапорщик не выдержал собственной тяжести и снова упал на кровать. Тогда Быльченко сказал:
– Молчать!
Казалось, что прапорщик, наконец, подчинился его приказу. Это так полковнику Быльченко показалось. Он прошелся по комнате, похлопывая себя по ладони серыми перчатками и шумно принюхиваясь к пфиу, абпруа, Джуманиязу и перегару. Но тут прапорщик Шаталин, непокорный и свободомыслящий, сказал:
– Пошел в жопу.
Он так специально сказал: в жопу, а не в пелвис, поскольку полковник Быльченко слово пелвис, предположительно, не знал.
Полковник подошел к прапорщику и замахнулся на прапорщика серой перчаткой. И сказал:
– Да я ж тебя… Я тебя, дурачок, из армии выгоню.
Что он и сделал. С тех пор прапорщик Шаталин навсегда гражданским человеком стал. Когда мы его из Харькова домой провожали, я, говорят, за поездом бежал, плакал, а фуражка прапорщика Шаталина по пыльному перрону катилась.
Как мы прапорщика Шаталина из армии провожали
Говорят, когда мы прапорщика Шаталина из армии провожали, я за поездом бежал, плакал, и фуражка прапорщика Шаталина по пыльному перрону катилась. Только сам я этого не помню, потому что я уже прокричав Нина бежал.
Говорят, прапорщик Шаталин прямо из вагона бросил по ветру свою фуражку, как обычно бросают граммофонную пластинку, чтобы она летела, словно НЛО, планируя и вращаясь.
Только фуражка не стала лететь, планируя и вращаясь, а сразу упала на перрон и по асфальту покатилась в пыли. И вот, бегу я за поездом по этому перрону, плачу, фуражка под ногами у меня катится, путается у меня под ногами, а я бегу, пинаю фуражку, нос рукавом вытираю, плачу… Таким и запомнил меня прапорщик Шаталин на всю свою оставшуюся жизнь.
Часа через три открывается дверь и заходит прапорщик Шаталин. Говорит:
– А где фуражка моя?
Оказывается, он забыл, что из окна вагона, когда поезд набирал ход, фуражку мне под ноги кинул, а подумал он, что просто фуражку в общаге оставил. Вот и сошел на ближайшей станции, в Мерефе, и обратно в Харьков вернулся.
А мы с Серегой к тому времени уже воскресли и снова побухивали, и прапорщику Шаталину в его комнате памятник поставили.
Мы взяли две швабры и сбили их крестом: получились широкие плечи и как бы расставленные ноги. На эти ноги мы какие-то кирзовые сапоги надели, а на плечи натянули старую дырявую шинель. Памятник мы к стене прислонили, меж кирзовых сапог цветочек в горшке поставили, цикламен, а шаталинскую фуражку сверху к стене гвоздем прибили.
Прапорщик увидел свою фуражку и сказал:
– Да вот же она – цела и невредима.
И вместе с гвоздем ее со стены сорвал, и на голову надел. Я смотрю: гвоздь этот кровельный у Шаталина прямо посредине фуражки торчит, а у меня как раз в руке молоток от памятника остался. И так мне захотелось молотком по гвоздю ударить, чтобы фуражку гвоздем к шаталинской голове прибить, чтобы он больше фуражку свою не терял.
Но сдержал я свои чувства, и кинулись мы все трое в гамазин, набрали там бухла и заново стали прапорщика Шаталина из армии провожать.
Как мы прапорщика Шаталина из армии провожали Часть вторая
Говорят, что когда прапорщик Шаталин снова в армию с гражданки вернулся, чтобы еще раз его из армии по-человечески проводили, крепко и окончательно, бух в харьковской воинской части встал знатный. Об этом бухе слагались легенды, сладкозвучные пипловые песни, и прославленные деды-офицеры до сих пор рассказывают своим внукам и правнукам о грандиозном харьковском бухе, что был произведен на самом закате великой и прекрасной эпохи застоя.
Но мы с Серегой об этом бухе знаем только понаслышке, потому что в самом начале буха Серега сказал:
– Яша. Дважды в одну реку войти невозможно. Этого даже сам Цезарь сделать не мог. Поэтому – хватит нам прапорщика Шаталина каждый день из армии провожать, и пойдем-ка мы лучше с тобой дальше – в Гурзуф.
Еня Алини сказал:
– Я тоже пойду с вами – в Гурзуф.
Серега сказал:
– Тебя офицерский патруль свинтит. Потому что ты в военной офицерской форме. А в этой форме в Гурзуф идти – все равно, что в комбинезонах и касках идти.
Еня сказал:
– А я свою форму в свой крокодиловый портфель засуну. А сам в джинсах и в майке буду идти.
Серега сказал:
– Правильно. В джинсах и в майке тебя офицерский патруль не свинтит. Тебя только менты свинтят.
Я сказал:
– Но когда его менты свинтят, он им свое удостоверение офицера покажет и форму из крокодилового портфеля достанет. И менты его отпустят. И нас вместе с ним – тоже отпустят.
Так мы и сделали. Еня снял свою офицерскую форму и уложил ее в крокодиловый портфель. И все, кто в тех местах прапорщика Шаталина из армии провожали, тут же переключились на новую задачу: Еню Алини в Гурзуф провожать.
Долго ли, коротко, воскрес Еня и сказал:
– Мы где?
Я сказал:
– В электричке.
Еня сказал:
– А форма моя где?
Я сказал:
– В портфеле.
Еня открыл свой портфель, увидел там форму, бутиленами погремел, успокоился и снова умер, положив голову на плечо Сереге, который и вовсе не воскресал.
Темнело. Электричка неслась где-то между Харьковом и Лозовой. У меня оставалось еще полбутилена, а у Ени в крокодиловом портфеле – еще шесть. И я был счастлив, что Еня Алини с нами в Гурзуф идет.