Читать интересную книгу Без собаки. Книга прозы - Павел Катаев

Как и зачем он оказался там спустя столько лет?

Пора выбираться из-под груза воспоминаний, из-под обломков прошлого, и, увы, оставлять в невозвратной глубине, такой прекрасный эпизод – игру в американскую головоломку с девочкой Джоди. Ведь этот пестрый кусочек картона с неровными краями в задуманную книгу никак не встроить! Неужели же сия дивная картинка вспомнилась впустую?

Нет! Конечно же, нет!

Дело в том, что именно тогда в голове маленького игрока возникло одно чрезвычайно важное соображение, которое теперь, будучи взрослым, он бы так сформулировал:

«Неровные квадратики американской головоломки, лежащие бессмысленной кучкой в коробке, в действительности не что иное, как метафора. Да, да! Метафора! Ведь и моя книга, еще не написанная, а пока только задуманная, да и то лишь в самых общих чертах, на самом-то деле уже существует в каком-то измерении, со всеми своими героями, эпизодами, неожиданностями, валяющимися в полнейшем беспорядке в какой-нибудь коробке. Только достань и сложи в нужном порядке!»

Вот именно, теперь, будучи взрослым…. Тогда в далеком детстве он оперировал не теми терминами. Да и о собственной книге он тогда, разумеется, не задумывался. Но суть оставалась именно такой.

Итак.

Некий персонаж стремительно выносит свое тощее длинное тело из квартиры, деловито засовывая в карман широкой куртки какой-то тяжелый предмет. Он резко отбрасывает от себя дверь, точно старается поскорее от нее отделаться. Дверь не захлопывается, остается приоткрытой. Мешает цепочка, с лязгом вылетевшая вслед за ним, словно бы стараясь подглядеть, как он дальше поступит.

Или, допустим, так.

Долговязый мужчина засовывает тяжелый предмет в глубокий карман куртки и выходит из квартиры. Цепочка словно бы из любопытства летит вслед уходящему, но тот так резко захлопывает за собой дверь, что цепочка не успевает вернуться в квартиру – застревает между дверными створками и тем самым мешает замку защелкнуться. Застрявшая цепочка смягчает удар, и стук хлопающей двери получается не таким уж сильным. Соседей, во всяком случае, не настораживает.

Дверь так и остается чуть-чуть приоткрытой.

Оказавшись на лестничной площадке, неизвестный вызывает лифт, и, не дожидаясь, пока тот спустится откуда-то с очень высокого этажа, не спеша спускается вниз по лестнице.

И еще один вариант.

Леонид сует в карман все еще горячий от только что произведенного выстрела наган и делает шаг из прихожей на лестничную площадку, оставив дверь квартиры открытой. Он и сам, как и орудие преступления, разгорячен, глаза сверкают. Он готов дать отпор любому, кто попытается остановить его. Он даже не будет удивлен, удивив толпу врагов, ожидающих его на лестничной площадке возле открытой двери.

Однако – никого.

Казалось бы, чем эти три отрывка отличаются друг от друга? А ведь отличаются! И каждый хорош по-своему. Но для книги нужно выбрать лишь один…

Теперь дальше.

Во дворе, как цирковая, прыгает на задних лапках серая собачка. Передние лапки она сложила вместе и двигает ими, точно горячо кого-то о чем-то умоляя. При этом острая мордочка обращена вверх, к чахлым городским кронам.

Серая собачка. Это маленький пудель, в переводе с английского – пудель-игрушка. Он худенький и хрупкий. Видно, что хозяйка старается хорошо ухаживать за ним. Шерстка у него чистая, на взгляд нежная и мягкая, как пушок. Но что-то в нем не то. Может быть, розовые потеки из глаз, что может свидетельствовать о неправильной еде – слишком много сладкого хозяйка дает своему любимцу. Да и с возрастом не все ясно. Или годовалый щенок, или пятнадцатилетний старикашка.

Незнакомец останавливается и, будто бы заинтересовавшись, задирает голову и видит, как на корявой ветке шумно пристраиваются две большие вороны. Его, собственно говоря, вороны нисколько не интересуют, хотя он и понимает: вороны собрались посплетничать. Все идет слишком гладко. А ведь он все еще находится в опасной зоне. Вдруг кто-то наблюдает за ним, проследил его путь по двору от подъезда! Задерживаться нельзя. Нужно поскорее покинуть опасную зону.

Но тут раздается слабый голосок:

– Он хочет к ним.

А может быть, никакого голоска и не было? Но нет, голосок был, и принадлежит он маленькой старушонке в светлом платочке, завязанным под подбородком. Она совсем старенькая, но при этом в легком девичьем платье почти до самых щиколоток.

Странное создание!

Однако, вглядевшись, он сообразил, что все не так просто: старушонка-то вовсе не такая уж и старушонка, а пожилая женщина – лицо гладкое, без морщин, большие и выразительные серые глаза, тонкие губы, чуть тронутые ироничной улыбкой.

И не такая уж она и пожилая!

Улыбка настораживала. Как будто бы она все знала про него. А женщина продолжала:

– Он думает, что он птица.

Слова ее казались полной бессмыслицей. Они вызывали раздражение. Теперь уже более естественным было бы сделать вид, что он уже в полной мере насладился прелестной сценкой, и ему уже ничего более не остается, как ласково кивнуть и деловито удалиться. Что же касается обращенных к нему слов, то вполне естественно было бы сделать вид, что он их не услышал – столь слабы и невнятны они были.

Однако он знал, что она знает, что он ее услышал. И он переспросил:

– Кто думает, что он птица?

– Фунтик.

– Фунтик?

– Его так зовут.

Иронический «окрас» улыбки мог говорить о том, что хозяйка Фунтика усомнилась в случайном собеседнике, то есть усмотрела в его облике или в поведении нечто искусственное, сделанное, в то время как в действительности и внешность, и поведение должны были излучать полную естественность. Если он побежит, значит, хозяйка Фунтика права в своих подозрениях по отношению к незнакомцу. Он не побежал. Напротив, расслабился, словно бы стряхнул с себя напряжение.

– И он думает, что он птица?

Подозрение улетучились. Он не спешил, ему действительно хотелось узнать у хозяйки…

Первоначальный замысел претерпевал серьезные изменения. И все же они (изменения) не были радикальными, и его не оставляло ощущение ненужности этой работы, ее серости и унылости.

А писать хотелось. Жизненные наблюдения, впечатления, живые воспоминания требовали выхода. Так что же делать? И его вдруг осенило: чтобы все поправить, достаточно будет в бульон жизненных наблюдений поместить проволочный завиток сюжета. И сразу все получится, и будет, как у настоящих писателей. А что для этого требуется? Требуется, чтобы там излагалась какая-то история с началом, серединой и концом.

И проволочка обнаружилась.

Вот ведь как оказывается просто!

Дипломированный физик и математик, он специализировался на компиляции биографий великих ученых. Мир науки – это его мир. В нем он прекрасно ориентировался, находился в курсе новейших исследований и гипотез в самых разных областях знаний.

И вдруг внезапно что-то с ним происходило, он переставал быть доктором наук, профессором и превращался в увлеченного мальчишку, вообразившего себя писателем, сочиняющим роман. Он бросал работу над очередной исторической статьей и с головой погружался в пучину художественного литературного творчества.

Размышляя над природой такого своего поведения, он пришел к выводу, что, оказывается, желание сочинять живет в нем с самого раннего детства. Это похоже на болезнь. Внутри притаился некий вирус, который до поры до времени никак себя не проявляет и который вдруг оживает, когда с организмом что-то случается – стресс, или простуда, или еще что-нибудь подобное.

Голова полна постоянными, необъяснимыми перемещениями лиц, пейзажей, вида городских улиц, морских далей, веселых застолий и прочее, и прочее. Хаос воспоминаний. Он мог внезапно проснуться среди ночи и броситься к первому же подвернувшемуся под руку клочку бумаги, чтобы увековечить разбудившую его мысль. Днем же он оставлял свои соображения в небольшом блокнотике, точнее, в сердцевине блокнотика в виде маленькой книжечки, вытащенной из твердой обложки…

Он очень дорожил некоторыми мыслями, таким способом пойманными и заточенными в бумажные клетки (странички блокнотика не чисто белые, а в арифметическую клетку). И частенько их (мысли) вспоминал, порой даже не заглядывая в записи, передумывал, стараясь каким-то образом приспособить их к очередному замыслу. И даже если их не удавалось никуда пристроить, сам факт того, что они есть и увековечены, вызывал у него радостное чувство удовлетворения.

Ночью, повторим, в дело шла любая подвернувшаяся под руку бумажка. Например, оборотная сторона пожелтевшей квитанции на оплату коммунальных услуг, или, скажем, бумажная столовая салфетка. Или еще что-нибудь подобное. Иногда же очередные ночные соображения занимали целиком весь лист пищей бумаги размером А 4.