Песня вырвалась из распахнутого кем-то настежь оконца, впустившего в трапезную струю морозной свежести. Высокий голос менестреля вознесся над Страной Гномов, полетел над маленькими деревнями, облепившимися скалистые ступени гор. Тревожно в своем логове зарычал дракон, скользнула поземка по занесенному снегом заброшенному старому тракту, тянувшемуся от Севендаска до леса Крагриэль.
Недолго ждать осталось знака,Небес Посланница – звездаНезваной гостьей зодиакаНа землю спустится тогда…
Звуки лютни запутались в золотистых кронах вековечного эльфийского леса, вырвались на волю и через городские ворота незримой птицей впорхнули в столицу Империи – Фергал. Слова песни проникли сквозь решетки темниц в островерхие башни тюремного замка, тронули сердца и души пленников, ожидавших казни за участие в кровавом мятеже, не первом и не последнем в землях бесконечного лета:
От бунтов, войн, усобиц, казней,Она Империю спасетИ преступлений, и напастейКруг заповедный разорвет…
Император Мередор, обнимавший в своих покоях прекрасную женщину, вздрогнул от неожиданности, словно что-то кольнуло в сердце. Нахмурился у высокого стрельчатого окна инквизитор Ферре, глядя на пустое ристалище, где обычно совершенствовались в воинском мастерстве рыцари и оруженосцы. Ухнул филин, пролетая над обгоревшими, разрушенными стенами женского монастыря под городом Гильгамом. Откинул полог своего походного шатра капитан Ламберт, впуская первого воина, вызванного с помощью заговоренного ястреба. И снова вернулась песня в душный, наполненный чадом камина горный трактир, чтобы менестрель смог ее завершить:
Мир захлебнулся тьмой и кровью,Но избавления все нет.Звезда, ведомая любовью,Когда мы твой увидим свет?
– Ну, хватит уже ныть! – грозно оборвал странствующего певца дородный гном – хозяин заведения. – Застращал всех! Тут веселье, а не вдовий плач!
Лютня тут же выдала шальной перебор, и зазвучали слова скабрезной песенки о пьяном клирике и трезвой маркитантке, ведь менестрелю нужно было отработать обещанную за выступление бутылку эля. Трапезная зала ухнула пьяным весельем, отгоняя наваждение предыдущей песни. Здесь никто не хотел думать о том, как стремительно погружается мир Невендаара в темноту, а на самом дне адской пропасти выстраиваются бесчисленные Легионы Проклятых.
Лица собутыльников расплывались перед взором Бигдиша. Он покачал кудрявой головой, стараясь вернуть четкость мысли, попытался сбросить печаль, навеянную песней о звезде. Что принесет им, утонувшим в бесконечной сваре, вспыхнувшая в небе искра? Что несет Небесная Посланница Невендаару – спасение или погибель? Бигдишу хотелось, чтобы она стала первым светлым лучиком в затянувшейся ночи, пробудила надежду на то, что жизнь, наконец, выправится.
– Что загрустил, лучник? – хохотнул светловолосый детина.
Он звучно отхлебнул из кружки. Пиво потекло по жиденькой бороденке за ворот, и весельчак, недолго думая, вытерся пятерней.
По странно качавшемуся залу, будто танцуя, парила пышнотелая подавальщица. Она ловко увертывалась от шаловливых рук, пытавшихся схватить девушку за длинную юбку. Посетители ухмылялись, сыпали шуточками, глядя на ее аппетитные формы. Девица приблизилась к столу Бигдиша, нагнулась, ставя очередной глиняный кувшин с элем. Пьяный Бигдиш, не таясь, заглянул в низкий вырез шнурованного корсета и нетвердой рукой попытался обнять прелестницу, за что получил звучный шлепок по пальцам.
Собутыльники, с которыми Бигдиш знался без году неделя, дружно загоготали. Только отставного имперского лучника не проведешь! Лишь он заметил исполненный значения, многообещающий взгляд подавальщицы и расслышал короткие горячие слова:
– Через час на втором жилье!
Бигдиш машинально взглянул на расплывавшуюся деревянную лестницу с перилами, начинавшуюся в углу трапезной.
– Лиска! – заорал через всю залу хозяин трактира, отец нахалки.
Девушка понимающе усмехнулась и, задорно покачивая обтянутыми длинной юбкой бедрами, поплыла по проходу между дубовыми столами.
– Хороша, – почмокал губами Элрин.
У Бигдиша кружилась голова, и больше всего ему сейчас хотелось выйти на свежий воздух. Выпил-то всего пару кружек эля, а словно бочку уговорил. Пьянчуги, сидевшие напротив, бубнили, обсуждая последние новости.
– Слыхал, опять под Фергалом бунт был? – воскликнул лохматый бродяга по имени Элрин. – Говорят, какого-то аристократа на кол посадили!
– Ух, теперь Инквизиция озвереет, – поддержал приятеля зверского вида лысый здоровяк, едва ворочая языком.
Бигдиша тошнило от выпитого. Утром его ждал ранний подъем и долгое путешествие с торговым караваном.
– Лучник, – спросил через стол Элрин, – а почему тебя лучником зовут?
– В имперских войсках служил, – Бигдиш неожиданно громко икнул, – в лучниках.
– А чего в наемники подался?
– Не заладилось, – коротко ответствовал Бигдиш, и тут его прорвало: – Участвовал ли ты когда-нибудь в настоящей битве? Страшное дело! Только знаешь, как выкинули меня пять лет назад из армии, так с тех пор душа ноет, зовет обратно.
– Так вернись!
– Да кто же меня возьмет? – Бигдиш залил усилившуюся икоту крепким элем, и голова совсем затуманилась. – Торговые караваны проще охранять. Доехал, деньги получил и свободен.
– А за что выгнали-то? – Собутыльники вдруг оживились и обменялись многозначительными взглядами.
– За кутеж и недостойное имперского воина поведение, – будто читая отставную грамоту, торжественно произнес Бигдиш и подпер тяжелеющую с каждой секундой белокурую голову кулаком.
Локоть его соскочил с края липкой, залитой пивом столешницы, и Бигдиш едва не тюкнулся носом в угол стола. И при этом подумал, что зря не тюкнулся – голова бы прояснилась!
– И часто ездишь?
Хмель не позволил лучнику различить живой интерес в голосе Элрина, а был бы трезв, тут же насторожился бы.
– Часто, в Севендаске почти не бываю, – пьяно махнул рукой Бигдиш. – Только приеду, как опять в дорогу. Не так тягостно, как на одном месте сидеть.
– И что же, завтра снова в путь? – с нездоровым оживлением продолжал допытываться Элрин: глаза его сверкали то ли от азарта, то ли от выпитого.
– Так ведь завтра еду до Клаудкипера. Пшеницу везем и ковры эльфийские…
И снова не заметил лучник, как нехорошо переглянулись малознакомые собутыльники.
* * *
У Лукая пересохло в горле – он пил и пил воду большими глотками, пытаясь утолить жажду. Рука дрожала так сильно, что теплая от печного жара вода выплескивалась из деревянного ковшика. Перед глазами все еще плыло огненное марево того страшного боя, а в ушах стояли звон мечей и вопли раненых. Наверное, этот кошмар никогда не закончится, будет мучить его до конца жизни, сводить с ума. Когда-то юнцом он боялся чужой смерти больше своей собственной, но оказалось, что убивать легко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});