— Сам управлюсь. Иди. Не накличь беды на свою голову.
Дядька Степан шагнул к двери. Отец остановил:
— Постой. Зачем к тебе Евлампий приходил?
— Кто его знает! Пришёл. Посидел. Глазами по избе пошарил. Про тебя рассказал.
— Чудно…
— Я и сам дивился. Или думал, не передам разговора?
Дядька Степан ушёл. Отец провёл ладонью по лицу. Словно стёр что-то.
— Ну, парень, может, с бабкой Анисьей останешься?
— Не… — хриплым голосом отозвался Демидка. — С тобой!
— И так не хорошо, — вздохнул отец, — и по-другому худо. Кабы мамка твоя жива была…
Шмыгнул носом Демидка. Не помнил он мамку. Померла, когда совсем маленьким был.
— Собираться надо, — сказал отец.
Ивашка Мартынов в деревне ещё не из самых бедных. Во дворе — конь. Невысокий, а резвый. И имя смешное — отец сам придумал — Лешак.
Запряг отец Лешака. Погрузил кое-какой скарб. Муку, что в доме была, и другое съестное. Натрусил сверху сена. Зашёл последний раз в избу, перекрестился на икону — так и осталась она висеть в красном углу.
Тихо, крадучись, выехали задами со двора. Отец спешил. На восходе заалело, словно кто принялся там раздувать большущий горн.
Свернули к кузне. Отец ударил топором по колоде, в которой крепко сидела наковальня. Колода развалилась. Погрузили инструмент. Отец тронул легонько вожжами коня:
— Пошёл!
— Куда мы теперь, тятя? — спросил Демидка.
— В Москву…
Как ни боязно было Демидке, радостно охнул:
— Верно?
Отец кивнул.
— А куда же мы повернули? — забеспокоился Демидка. — Москва разве в той стороне?
— Прямо нельзя. Искать будут. И первым делом на московской дороге.
— А мы их перехитрим! — обрадовался Демидка. — Да?
— Надо бы… — невесело ответил отец.
Демидке вдруг захотелось ещё раз посмотреть на свой двор. Оглянулся — что за диво? Возле двора — человек. На Евлампия похож.
— Тятя! — страшным шёпотом сказал Демидка. — А подле нашей избы кто-то стоит. Будто Евлампий!
Отец повернулся — Демидка чуть из телеги не вывалился.
— Где?!
Глянул Демидка, а возле избы никого.
— Вон там только что стоял!
— Привиделось, — сказал отец. — С испугу. Кабы Евлампий нас увидел, сразу шум поднял. Из деревни бы не выехали.
Всё ж Демидка нет-нет да и оглянется. Посматривал и отец. Всё тихо. Скоро деревня и вовсе скрылась за поворотом.
— Хоть гляди, хоть нет, — сказал отец, — ничего не увидишь.
Демидка согласно мотнул головой. И смотрел теперь только вперёд — туда, куда вёз их лёгкой рысцой верный конёк.
И того не знали Демидка с отцом, что возле их избы и вправду совсем недавно стоял первый Сычов помощник, Евлампий. Не ошибся Демидка. Не привиделось ему.
И кабы Демидка или отец оглянулись ещё раз, увидели бы непонятное: словно вторая заря на другой стороне неба, закатной, разгоралась.
С чего бы?
На лесной дороге
Стеной стоят вокруг Москвы густые леса. В их тени свистят и щёлкают на разные лады птахи. Проскачет торопливо зайчишка. Мелькнёт жёлтым пламенем лисица: берегись, мелкий лесной народ! Сам Михайло Иванович Топтыгин затрещит сучьями.
А иной раз и взовьётся на глухой поляне синий дымок. То таятся по укромным местам лихие люди.
Долгими зимними вечерами наслушался Демидка рассказов про разбойников. Сидит на телеге и озирается. Отец и тот поглядывает по сторонам. Который день окольными путями пробирались они к Москве. Опасались всякого человека. Нешто разберёшь сразу, боярский ли то слуга, разбойный молодец или простой мужичок встретился на пути?
И подкараулила-таки нежеланная встреча.
Дорога петляла по лесу. Демидка на телеге — с вожжами. Отец шагает поодаль.
— Гляди, тятя! — привстал Демидка. — Верно, бурей деревья повалило. Прямо поперёк дороги.
Отец посмотрел — две ели и правда через дорогу лежат.
Одно непонятно: кругом низкорослый густой ельник, откуда на дорогу большие деревья попали? Только подумал — из чащобы мужик, топором поигрывает. Скосил глаза назад — там ещё двое. Глядь — и впереди один… У кого в руках топор, у кого дубина.
Тот, что первым вышел, окликнул:
— Погоди, не торопись!
Взялся отец за вожжи:
— Тпру!
У Демидки ноги отнялись: разбойники!
А тот, первый:
— Далеко собрался, мужичок?
— Отсюда не видать… — хмуро ответил отец.
— А откуда путь держишь?
— Тех мест тоже не разглядишь…
Демидка глаз с разбойника не сводит. По замашкам догадался — атаман. В плечах широкий. Борода с проседью. Посматривает из-под лохматых бровей строго. А одет, как простой мужик: портки холщовые, рубаха верёвкой подпоясана.
Кивнул головой. Молодой весёлый парень и хромой мужик сено с телеги скинули — всё добро как на ладони.
— Жительство меняешь? — усмехнулся атаман.
— Заместо попа ты тут, чтоб исповедовать?
— Смело говоришь!
— Ты, видать, тоже не из пугливых.
— Угадал! Не тебя ждали, ну да что бог послал… Заворачивай, ребята!
Двое тех, что шарили в телеге, взяли коня под уздцы.
— Душегубы! — скрипнул зубами отец. — Погибели на вас нет!
Атаман только глазами повёл. Хромой сказал:
— Душа нам твоя без надобности, а лошадёнка сгодится…
Молодой прибавил:
— Шагай, мужичок, не шуми!
Долго продирались по едва приметным тропинкам, пока не вышли к разбойничьему стану. Два шалаша. Костёр в сторонке. На костре котёл. Возле костра рябой мужик с дубиной. Оглядел Демидку с отцом, Лешаку в зубы поглядел, в телеге пошарил, скривился:
— Небогато!
— Дело знай! — сказал атаман.
Рябой потащил из телеги мешок с провизией.
Отец смолчал. Демидка и подавно. Присели оба на поваленное дерево. Ждут, что дальше будет. Атаман собрал своих в круг. О чём-то спорили и толковали, а о чём — непонятно.
Потом встал молодой парень, головой тряхнул:
— Вечереет, пора!
Сунул за пазуху полкраюхи хлеба, вскочил на Лешака и, гикнув лихо, скрылся в лесной чаще.
Отец уронил голову. У Демидки слёзы набежали. И опять же — ничего не поделаешь…
Рябой котёл снял. Позвал дружков:
— Готов кулеш!
Потянуло из котла вкусным запахом. У Демидки внутренности перевернулись.
Атаман проходил мимо, коротко обронил:
— Айда ужинать…
Отец, может, и не пошёл бы один, а поглядел на Демидку — поднялся.
Вкусна разбойничья похлёбка!
В жидкой каше из той гречихи, что взяли Демидка с отцом, разварная дичина. Торопясь и обжигаясь, ел Демидка. Атаман незлобно сказал даже:
— Не спеши, успеешь, на всех хватит…
Вовсе стемнело. Разбойники разошлись по шалашам. Демидка с отцом полезли на телегу. Атаман предупредил отца:
— Бежать не вздумай. Себе хуже сделаешь!
А куда убежишь? Возле костра сидит рябой и на тебя то и дело поглядывает.
— Что с нами будет? — спросил Демидка шёпотом.
— Авось живыми отпустят, — также шёпотом ответил отец. — Кабы хотели худое, сразу сделали.
— А Лешак?
— С лошадью попрощайся! Не видал разве?
Отец тяжело вздохнул. Без лошади — наковальню на себе не потащишь — что делать будет? Чем хлеб зарабатывать?
Проснулся Демидка — солнце щёку тёплой ладошкой гладит. Лес от птичьего гомона звенит. Хорошо!
Вспомнил вчерашнее и разом забыл и про солнце, и про птиц. Огляделся, возле шалашей три лошади стоят. Лешак, а рядом с ним ещё две. И куда до них Лешаку! Видать, хороших кровей, не крестьянского заводу.
А рядом стоят атаман и отец друг против друга, и атаман спрашивает:
— Может, с нами по одной тропке пойдёшь?
Отец покачал головой:
— Мне такая тропка ни к чему. Скользка больно.
Атаман последних слов точно не расслышал:
— Жаль! Хорошим бы товарищем был. Ну, гляди сам. Вольному — воля. Запрягай коня, Данила на дорогу выведет.
Демидка ушам не поверил.
Отец принялся запрягать лошадь, а сам тоже на атамана поглядывает — не поймёт, всерьёз тот или злую разбойничью шутку шутит? Запряг и глядит на атамана, ждёт.
Атаман усмехнулся:
— Быстро!
Отец промолчал. А атаман:
— Садись к котлу, голодным какая дорога.
Понимал Демидка, хочется отцу поскорее убраться из разбойничьего стана, да, видно, боится обидеть атамана.
— Верно, — сказал, — пустой живот — плохой попутчик.
Не с одними конями вернулся Данила. Пошла по рукам плоская глиняная бутылка с водкой. Протянул атаман и Демидкиному отцу. Отец отхлебнул наравне со всеми. Затянули песню про разбойничью жизнь, да такую жалостливую — хоть плачь.
Отец, однако, встал и — к атаману:
— Коли пустишь, пора…
— Оставайся. Не пожалеешь! — весело крикнул Данила.
— Насильно люб не будешь, — перебил атаман, — каждому своя дорога. Проводи!