– Сам сказал. – Этери нащупала в сумке любимые сигариллы. – Пойдем на лестницу. Мне надо закурить.
Катя захватила пепельницу и покорно проследовала за подругой на лестничную площадку.
– Расскажи, что случилось.
Этери закурила.
– Пришел, сказал, что встретил другую женщину. Что только с ней он счастлив. Что он, – Этери пальцами показала в воздухе кавычки, – «не жил до сих пор». – И все-таки добавила: – Это он сам так сказал.
– Что, вот так прямо вдруг? Он не мог вот так взять и уйти – в один день!
– Мог – не мог… – Этери жадно затянулась дымом и выпустила его через ноздри. – Меня предупреждали. Я не верила.
– Кто предупреждал?
Этери пожала тонкими плечами. Катя впервые присмотрелась к ее наряду. Поначалу ее так поразило несчастное, осунувшееся, с запавшими глазами лицо подруги, что на остальное она просто не обратила внимания. Отметила подсознательно некую странность, но не додумала, не поняла.
Этери Элиава всегда одевалась ослепительно элегантно. Особый стиль – дерзкий, вызывающий, присущий только ей одной. Не на острие моды, а чуть в стороне от нее. У Этери были великолепные драгоценности. И муж дарил, и от бабушки достались старинные. А сейчас на ней были потертые вельветовые джинсы и старый мешковатый свитер. И то и другое – оливкового цвета, который совершенно не шел к ее смуглому лицу. В таком прикиде разве что в саду работать. Ни одного украшения. И даже губы не накрашены.
– Предупреждали разные доброхоты… доброхотки… Да какая разница?! Предупреждали, а я не слушала. Я ж думала, тылы у меня прочные, я за мужем, как за каменной стеной…
Этери вдруг разрыдалась. Катя обхватила ее за плечи и увела в квартиру. Усадила на тот же диван, забрав у нее пепельницу. А Этери все никак не могла остановиться. Она рыдала в голос – страшно, некрасиво, по-бабьи подвывая, она повалилась на диван, свернулась тугим клубком, горе кромсало и плющило ее, выворачивало наизнанку, рыдания доходили чуть ли не до рвоты.
Катя побежала на кухню и принесла ей воды.
– На, попей.
Этери, судорожно захлебываясь, втянула в себя воду. Катя подала ей коробку бумажных салфеток.
– Прости, – прохрипела Этери. – Я… я держалась, а тут…
– Не грузи, – ответила Катя ее любимыми словами. – На что ж тогда друзья? Давай я тебе валерьянки накапаю, у меня есть.
Но Этери покачала головой.
– Не надо.
– Тогда давай чаю выпьем. Кофе тебе сейчас лучше не пить, ты и так на взводе. Пошли на кухню. А может, все-таки валерьянки?
– Нет. Знаешь, я хочу это пережить. Без всяких лекарств, без тумана. Хочу осознать с ясной головой. Мама говорит, что бог всегда дает ношу по плечам. Ты понимаешь, что это значит?
– Пожалуй, – задумчиво согласилась Катя. – Мне отвесил такую, что вспомнить страшно. Но я же выдержала. И ты выдержишь.
Она включила чайник и заварила чай.
– Сейчас настоится.
– Ты больше переживала по-пустому, – возразила Этери. – Агонизировала, что денег у меня заняла…
– Нет, я за сына переживала. Ладно, это в прошлом. Расскажи мне, что случилось. Честно говоря, у меня в голове не укладывается… Извини, это я уже говорила. Все-таки объясни: что за женщина?
– Блондинка.
– Я тоже блондинка. – Но Катя решила не обижаться. – Говори толком.
– А я и говорю: блондинка. Этим все сказано.
– Ты ее видела?
– Как тебя сейчас. Блондинка, – в третий раз упрямо повторила Этери.
– Все-таки давай поподробнее.
– Двадцать четыре года, но делает вид, что ей двадцать один. Платиновые волосы, фигура Мэрилин Монро, лицо буфетчицы. Мечта командировочного, – презрительно добавила Этери. – В общем, чучундра, – продолжала она, намекая на популярный сериал «Одна за всех». – Губы диваном, знаешь, как на рекламе «Орифлейм»? Кстати, звать тоже Кристиной[2]. Уж этим точно все сказано. Кристиночки, Анжелочки – особая порода такая. Помнишь Анжелу?
Этери говорила о жене компаньона Катиного первого мужа, которому – компаньону, а не мужу – Катя на своем дне рождения закатила пощечину с тяжелыми последствиями. Катя сама тогда делилась с Этери соображениями о том, что «Анжела» – это уже не имя, а диагноз, и Этери с ней согласилась.
– Не напоминай, – поежилась Катя. – Но эта твоя Кристина далеко не глупа, если сумела увести Левана. Неужели он клюнул на чучундру?
– Мужики – идиоты, – пожала плечами Этери. – А у нее мотивация сильная, она типичная золотоискательница. Знаешь, как она его называет? «Моя золотуська».
– И Леван это терпит? – ахнула Катя.
– «Терпит»? – насмешливо переспросила Этери. – Да он млеет! Слушай, я, пожалуй, пойду.
– Куда! – остановила ее Катя. – Никуда ты не пойдешь!
Этери устало опустилась на стул.
– Мне опять курить хочется.
– Завязывай с этим. Ты посмотри на себя: моща мощой! И при такой комплекции дымом травиться?
– А о чем жалеть? – тяжело вздохнула Этери.
– Фирка, а ну-ка отставить эти разговоры! – возмутилась Катя. – Ты что, на тот свет собралась? А как же дети?
– Только ради них и терплю.
– Где они?
– Сейчас каникулы, я попросила папу с мамой с ними посидеть.
У родителей Этери, художника Авессалома Элиавы и его жены Нателлы, был большой загородный дом на Николиной горе, но они никогда не отказывались навестить внуков..
– Да, кстати, – спохватилась Катя, – Леван же так любил детей! Что он… Как вы договорились?
– А я уже не знаю, любил ли он детей… вообще, хоть когда-нибудь. Я уже вообще ничего не знаю.
– Как? – растерялась Катя.
– У Никушки, – так Этери называла своего младшего сына Николая, – четвертого был день рождения, а Леван не пришел. Я Никушке новый нетбук подарила, он же только в школу пошел. Пришлось сказать, что это от папы. Врала не помню что. Что папа занят на работе. Я ему потом позвонила – ну, Левану, – говорю: как ты мог так с сыном поступить?
– А он?
– А он: прости, говорит, совсем замотался, а спохватился – уже поздно было. Я ему сказала про нетбук, так он – представляешь? – прости, говорит, я тебе деньги верну. – Глаза Этери опять наполнились слезами. – Я прожила с ним десять лет, и вдруг оказалось, что я его совсем не знаю.
– Давай все-таки о детях, – предложила Катя. – Ты им сказала, что папа ушел? Как они восприняли?
Слезы высохли, в глазах Этери блеснул сумрачный грузинский огонь.
– Я хотела, чтобы Леван сам им сказал. Почему я должна говорить? Это же не я, это он ушел из дома!
– И? – осторожно спросила Катя.
– Он увильнул. Просто ушел, и все. И от разговора ушел. Я ему тысячу раз звонила: когда ты с детьми поговоришь? А он: ну я так счастлив, а ты мне все портишь! Ну поговори сама!
– Фира, тут уж не надо считаться, кто прав, кто виноват, надо самой сказать. Это же дети! Они же не понимают!