1942–1943
" Прожили двадцать лет. "
Прожили двадцать лет.Но за год войнымы видели кровь и видели смерть —просто, как видят сны.Я все это в памяти сберегу:и первую смерть на войне,и первую ночь, когда на снегумы спали спина к спине.Я сына верно дружить научу, —и пусть не придется ему воевать,он будет с другом плечо к плечу,как мы, по земле шагать.Он будет знать: последний сухарьделится на двоих.…Московская осень, смоленский январь.Нет многих уже в живых.Ветром походов, ветром весныснова апрель налился.Стали на время большой войнымужественней сердца,руки крепче, весомей слова.И многое стало ясней.…А ты по-прежнему не права —я все-таки стал нежней.
Май 1942
" Как без вести пропавших ждут, "
Как без вести пропавших ждут,меня ждала жена.То есть надежда,то слезабез спросу упадет.Давно уж кончилась война,и не моя вина,что я в разлуке целый год,что столько горестных забот.. .Жестка больничная кровать,жестка и холодна.А от нее рукой податьдо светлого окна,там за полночь не спит жена,там стук машинки, скрип пера.Кончай работу, спать пора,мой друг, моя помощница,родная полуночница.Из-за стола неслышно встала,сняла халат, легла в постель.А от нее за три квартала,а не за тридевять земель,я, как в окопе заметенном,своей тревоги начеку,привыкший к неутешным стонам,к мерцающему ночнику,лежу, прислушиваясь к вьюге,глаза усталые смежив,тяжелые раскинув руки,еще не веря в то, что жив.Но мне домой уйти нельзя,трудна, длинна моя дорога,меня бы увезли друзья,их у меня на свете много,но не под силу всем друзьямменя отсюда взять до срока.Жду. Выкарабкиваюсь сам,от счастья, как от звезд, далеко.Но приближается оно,когда ко мне жена приходит,в больничный садик дочь приводит,стучит в больничное окно.Ее несчастье не сломило,суровей сделало чуть-чуть.Какая в ней таилась сила!Мне легче с ней и этот путь.Пусть кажешься со стороны тыскупой на ласки, слезы, смех, —любовь от глаз чужих укрыта,и нежность тоже не для всех.Но ты меня такою веройв печальный одарила час,что стал я мерить новой меройлюбовь и каждого из нас.Ты облегчила мои муки,всё вынести мне помогла.Приблизила конец разлуки,испепеляющей дотла.Благословляю чистый, чудный,душа, твой отблеск заревой,мы чище стали в жизни трудной,сильнее — в жизни горевой.И все, что прожито с тобою,все, что пришлось нам пережить,не так-то просто гробовоюдоской, родная, задушить.
Март-апрель 1952
" Каждый танец на "бис" раза по три "
Каждый танец на "бис" раза по трибыл исполнен с веселым огнем.…Премирована рота на смотрепатефоном в чехле голубом.
И в казарме за час до отбоя,полустертой пластинкой шурша,каждый день он играет такое,от чего замирает душа.
Не забудет мое поколеньетот простой и сердечный мотив —эшелонной гитары томленьеи окопной гармони порыв.
А когда отстрадает гитара,земляка приглашает земляк:церемонно раскланявшись, параотрывает гвардейский гопак.
Начинается все по порядку:на скобленом полу, топоча,то бочком, то волчком, то вприсядкуходят с присвистом два усача.
Дробный гул от подковок железныхкак в слесарных стоит мастерских.Жаль, в Москве у танцоров известныхне услышишь подковок таких.
…А в дверях, чтобы рьяный дневальныйраньше срока солдат не прервал,встал тихонько, как зритель случайный,моложавый седой генерал.
1951
ПОБЕДИТЕЛЬ
Мускулистый, плечистый,стоит над ручьем.И светило восходитза правым плечом.
И солдатских погонмалиновый цветповторяет торжественномайский рассвет.
Он стоит у вербына родном берегу,трехлинейку привычноприжав к сапогу.
И от яловых, крепкоподбитых сапогразбегаются лентыпроезжих дорог.
Он на запад ходил,на востоке бывали свободу граненымштыком отстоял.
Победитель стоит —крутолобый, большой,с благородной, широкойи чистой душой.
И его гимнастеркизеленый отливповторяет расцветкуи пастбищ, и нив.
Это он в сорок пятомна дымный рейхстагподнял красный, крылатый,простреленный флаг.
Он стоит над прозрачнымвесенним ручьем,и увенчана каскарассветным лучом.
И родимых небесголубые шелкаокаймляют штандартбоевого полка.
НЕБЕСА
Такое небо! Из окнапосмотришь черными глазами,и выест их голубизнаи переполнит небесами.
Отвыкнуть можно от небес,глядеть с проклятьем и опаской,чтоб вовремя укрыться в леси не погибнуть под фугаской.
И можно месяц, можно двапод визг сирен на землю падатьи слушать, как шумит траваи стонет под свинцовым градом.
Я ко всему привыкнуть смог,но только не лежать часами.…И у расстрелянных дорогопять любуюсь небесами.
1942
ПЕРВАЯ СМЕРТЬ
Ты знаешь, есть в нашей солдатской судьбепервая смерть однокашника, друга…Мы ждали разведчиков в жаркой избе,молчали и трубку курили по кругу.Картошка дымилась в большом чугуне.Я трубку набил и подал соседу.Ты знаешь, есть заповедь на войне:дождаться разведку и вместе обедать.«Ну, как там ребята?.. Придут ли назад?..» —каждый из нас повторял эту фразу.Вошел он. Сержанту подал автомат.«Сережа убит… В голову… Сразу…»И если ты на фронте дружил,поймешь эту правду: я ждал, что войдет он,такой, как в лесах Подмосковья жил,всегда пулеметною лентой обмотан.
Я ждал его утром. Шумела пурга.Он должен прийти. Я сварил концентраты.
Но где-то в глубоких смоленских снегахзамерзшее тело армейского брата.Ты знаешь, есть в нашей солдатской судьбепервая смерть… Говорили по кругу —и все об одном, ничего о себе.Только о мести, о мести за друга.
1942
ПОДРЫВНИК
К рассвету точки засекут,а днем начнется наступленье.Но есть стратегия секунд,и есть секундные сраженья.И то, что может сделать они тол (пятнадцать килограммов),не в силах целый батальон,пусть даже смелых и упрямых.Он в риске понимает толк.Уверенно, с лихим упорствомвступает он в единоборствос полком. И разбивает полк.И рассыпаются мосты.И падают в густые травы,обламывая кусты,на фронт идущие составы.
И в рельсах, согнутых улиткой,Отражена его улыбка.
1942