Казнохранитель, облаченный в темно-зеленый повседневный мундир с золотыми петлицами и обшлагами, носил небольшие аккуратные усики и эспаньолку. Круглые «глазастые» очки делали его похожим на старого, разжиревшего от спокойной жизни филина. В свои пятьдесят шесть он осознал, что пора перестать суетливо карабкаться по карьерной лестнице, и, присев на ступеньку, понять, что пришло время позаботиться о собственном благополучии. По правде говоря, он и раньше себя не забывал, но теперь делал это с еще большим размахом. Именно это и почувствовал Самоваров, когда чиновник, унизительно приседая, пожимал двумя руками ладонь столичного ревизора. Его жена, напротив, с интересом рассматривала гостя, и на ее тронутом незаметно подкравшейся старостью лице еще читалось прежнее, давно ушедшее обаяние когда-то веселой и беззаботной барышни.
— Примите уверения в чувствах совершеннейшего к вам почтения, — расточал любезности Латыгин.
— Безлюдский Григорий Данилович…
— А мы с Иваном Авдеевичем уже знакомы! Покорнейше просим! — растягивая рот в неестественно широкой улыбке, обер-провиантмейстер долго и душевно тряс Самоварову руку.
— Ах да, виделись в Интендантстве, вероятно, — догадался Игнатьев. — Ну тогда позвольте представить очаровательную Анастасию Филипповну, супругу Григория Даниловича.
Невысокая молодая женщина лет тридцати, в кружевной накидке и черных муаровых юбках, с аккуратным, вздернутым носиком, с ниспадающей на лоб челкой, с готовностью протянула изящную ручку в фильдекосовой митенке. Едва дотронувшись до кончиков ее пальцев, надворный советник почувствовал давно забытое ощущение трепетного восторга, от которого перехватывает дыхание и стучит в висках. «Роковая женщина», — пронеслось у него в голове, и, как всегда, робея перед очаровательными искусительницами, он невнятно пробормотал:
— Премного польщен вашим присутствием, мадам.
— Взаимно, сударь. Надеюсь, вы найдете время погрузить нас в поэтические эмпиреи столицы? — кокетливо опустив томный взгляд, пропела красавица.
— Несомненно, мадам.
Родион Спиридонович подошел к высокому сухопарому немолодому господину с бритым лицом. Длинный, слегка раздваивающийся к кончику нос, широкие бакенбарды и уже забытая в столице, но еще модная в провинции прическа тупей — с подбитыми спереди и зачесанными назад волосами — делали его несколько старомодным и похожим на торговца в немецком мясном ряду. И только темно-зеленый мундир с отливающими серебром волнообразными петлицами на воротнике, белые панталоны, заправленные в высокие ботфорты, и офицерская шпага указывали на штабной чин — главного врача всей Кавказской линии. Его спутница — полнеющая дама с живыми глазами и морщинистым лицом — напоминала добрую бабушку с иллюстрации сказки Шарля Перро «Красная Шапочка».
— Позвольте представить — обер-лекарь Краузе Отто Карлович с супругой Мартой Генриховной.
— Весьма рад, — надворный советник склонил в почтении голову.
— Скажите, а госпиталь вас тоже интересует?
— Да разве что так, для общего представления.
— Ну, так милости просим хоть завтра, — разведя руками, любезно пригласил доктор.
— Непременно наведаюсь.
— И наконец, мой старый друг — Арчаковский Андрей Петрович, командир Навагинского пехотного полка.
Высокий, статный офицер лет сорока с пышными, нафабренными до угольной черноты усами приветствовал Ивана Авдеевича коротким рукопожатием:
— Надолго к нам?
— За седмицу, даст бог, управлюсь, — просто ответил надворный советник и подумал: «Сухая и крепкая рука — признак верного здоровья. А у Безлюдского ладони-то потеют — жаден, стало быть, без меры… Господи, как же похож этот вояка на арестованного начальника обоза, прямо одно лицо. Только шрама нет. И возраст тот же, и взгляд: открытый, но пронизывающий, как штык гренадерской винтовки. Уж не родственник ли ему?»
— Вера Ефимовна, моя жена, — не дожидаясь Игнатьева, представил супругу полковник. Самоваров поднял глаза и увидел блондинку средних лет с завитыми локонами, в длинном платье из белого дамаста[99] с черными кружевами. Ее лицо напоминало рисованное сердечко: открытый лоб, карие глаза, правильный нос и немного увеличенные азиатские скулы при остром подбородке завораживали и притягивали магнитом… если бы не тонкогубый, почти лягушачий рот. Разделив очаровательное личико на две неровные части, он придал ему выражение неуместной строгости и высокомерия, ставшее, судя по всему, чертой ее характера. «Полковая командирша», — мысленно закончил устный портрет Самоваров и, устав от официоза, выговорил скороговоркой:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Безмерно-рад-знакомству-с.
Послышался легкий скрип, и высокие двустворчатые двери гостиной, словно веки внезапно разбуженного исполинского старца, медленно и тяжело открылись.
— Кушанье подано, — обратился к гостям лакей с белоснежной салфеткой через руку.
Приглашенные парами прошли в столовую. В центре выстланной новым паркетом прямоугольной комнаты главенствовал овальный стол с приставленными к нему стульями с высокими спинками. У самого входа в кадках росли два молодых дерева: померанцевое и апельсиновое с уже распустившимися соцветиями. Аромат средиземноморских растений плыл по комнате, заглушая запах горящего воска в настенных бронзовых канделябрах. Огненные хвосты свечей отражались в развешанных зеркалах и, усиливая свет, тянулись дымной ниткой вверх, к украшенному лепниной потолку. По двум дальним углам на пьедесталах, словно античные статуи, возвышались высокие вазы с домашними цветами.
Перекрестившись, гости стали рассаживаться. По существующей традиции мужчины заняли места по одну сторону стола, женщины — по другую, но так, чтобы супруги оказались напротив.
На белоснежной скатерти, среди расставленных кувертов[100], блюд и соусов, возвышались жирандоли[101] из золоченой бронзы — на пять свечей каждая. Как и подобает хозяйке, Агриппина Федоровна самолично разливала горячее, а лакей разносил на подносе уже полные тарелки.
— Дивный вкус, господа. Признаться, такого горячего мне еще откушивать не приходилось. Как называется это блюдо? — промакивая белоснежной салфеткой рот, поинтересовался Безлюдский.
— Калья, Григорий Данилович, — ответил Игнатьев.
— А не одолжите-ка на пару дней мне вашего кудесника? Пусть и меня побалует!
— Повар здесь ни при чем. Это сам Родион готовил, — с ноткой гордости объявила Агриппина.
— Что ж, Родион Спиридонович, тогда откройте нам секрет вашего чудодейства, — не унимался обер-провиантмейстер.
— Ну что вы, господа, здесь нет никакого секрета. В калью, как и в уху, тоже кладут рыбу, но только очень жирную: осетра, севрюгу, белугу или большого карпа. Но главная особенность жидкой части этого рыбного супа состоит в том, что наряду с водой в него, примерно наполовину, вливается огуречный рассол. Это надобно сделать минут через двенадцать после варки рыбы в кипящей воде. Не забудьте добавить несколько луковиц, картофель, мелко нарезанные соленые огурцы и, конечно же, свежую икру. Поперчите, посолите, положите петрушку и лук-порей. Варить недолго — примерно с четверть часа. После снятия с огня выдавите в кастрюлю целый лимон. Вот и все. Как видите, Григорий Данилович, ничего сложного. Я научился готовить калью еще в семнадцатом, когда служил в Тифлисе под началом славного Алексея Петровича Ермолова. Это было его любимое кушанье.
— Недавно Родион потерял брегет, подаренный ему генералом на тридцатипятилетие, — с сожалением вымолвила Агриппина.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да, видно, обронил где-то. А ведь я их с двадцать третьего года носил, — тяжко вздохнул полковник.
— Имейте в виду, господа, — брегет за мной! А то, глядишь, и восьмое августа на носу! И думай тогда, что выбрать на день рожденья старому вояке! — весело пробалагурил Арчаковский.
— Зачем же ждать, господа? Я хотел бы это сделать прямо сейчас. — Самоваров отстегнул цепочку и протянул Игнатьеву золотую луковицу часов. — Примите, Родион Спиридонович, от меня на добрую память.