Тухачевский внимательно взглянул на меня своими болезненно-выпученными глазами.
— Вот мы и пытаемся разобраться. Каждый шахматный ход - это безусловный и точный довод с его или с моей стороны. Я ходил первым, заявив, что моя опала явилась результатом элементарного выбора между мной и Ворошиловым, поскольку во главе Красной Армии мог находиться лишь кто-то один из нас. Товарищ Сталин сделал ответный ход, указав на то, что ещё в двадцатые годы в ходе многочисленных расследований ОГПУ моё имя упоминалось в качестве “красного Бонапарта” и “столбового дворянина на службе у большевиков”, якобы способного “возглавить эмиграцию”. С моим именем действительно накручено и напутано до невозможности: в одних случаях меня считают националистом и монархистом, в других - прирождённым западником, зачем-то приписывая мне польские корни, хотя всем известно, что мои предки по отцовской линии безвылазно проживают в России с XVI века, а мать - обычная крестьянка… Я ответил, что все подобные домыслы - ничто иное, как легендированные “затравки”, выдуманные Артузовым и Стырне, чтобы провоцировать и обманом заманивать в СССР белых офицеров и эмигрантов через предательские операции [А.Х.Артузов (1891-1938) и В.А.Стырне (1887-1938) - высокопоставленные руководители ВЧК-ОГПУ, в двадцатые годы возглавлявшие широкомасштабные контрразведывательные операции “Трест” и “Синдикат”, нацеленные на выявление и разгром антисоветского подполья. Опора на провокацию, искусственно расширяющую круг “врагов”, как на основной метод оперативной работы в рамках данных операций оценивается крайне неоднозначно]. Тем более что когда офицеры подолгу не приезжали, то эти с позволения сказать чекисты переключались богатых нэпманов. Поверьте, там сплошной обман на обмане, нельзя верить ни единому слову!
Я решил дать понять Тухачевскому, что нахожусь в курсе подобных операций и даже наслышан об одной из них более чем подробно - имея в виду, конечно же, историю с несчастным Кубенским, чьим именем, как приманкой, недобросовестные чекисты пользовались для розыска и ареста людей, причастных к злополучным царским депозитам или даже просто наслышанных о них.
— Да, все эти операции - злонамеренный обман, который не может быть оправдан никакой высокой целью,— согласился я.— Те, кто их придумывал и воплощал, научили тысячи людей измышлять для других несуществующие грехи и напрочь уничтожили в их сознании презумпцию доверия. Очень скоро вся эта зараза вырвалась за пределы своих лабораторий, и в конце тридцатых едва не погубила страну целиком.
— Ви хорошо говорите, товарищ Гурилёв,— услышал я в ответ голос Сталина. От разыгравшегося волнения он вновь сорвался на кавказский акцент.— Но ви как историк не можете не знать, что организатор всего этого безобразия и по прошлой жизни несостоявшийся театральный актёр Артузов понёс справедливое наказание и давно расстрелян. Мы давно не верим тем обвинениям ни на йоту. Вот почему я не принял этого хода маршала. Маршал неправ, поскольку главным обвинением против него явилось задокументированное сотрудничество с высшим командованием германского вермахта. Маршал ничего не может на это ответить, и поэтому наш диалог с ним остановился.
— Но ведь это же просто смешно,— с нескрываемой обидой отозвался Тухачевский,— из эпизодичной и открытой для органов служебной переписки Наркомата обороны с руководством вермахта лепить чёрт знает что!
В глазах Сталина блеснул чёрный огонь недоверия.
— Для вас, маршал, это, может быть,- чёрт знает что, а вот для меня - рубежное обвинение в ваш адрес! Я понимаю, что оно не окончательное, иначе бы наша с вами шахматная партия давно завершилась и мы разошлись отсюда, кому куда надлежит. Но с другой стороны, согласитесь, это обвинение воздвигнуто не на пустом месте, иначе бы следующий ход был за вами.
В этот момент я почувствовал, что два напряжённых взгляда сосредоточены на мне и что причиной моего появления в этом странном тёмном зале, зависшим над бездной, является ожидание какой-то новой информации.
Однако какой такой информацией, им обоим в своё время недоступной, мог я располагать? В фатовском дневнике не содержалось ровным счётом ничего, что могло бы иметь отношение делу Тухачевского. В тетради Рейхана - тоже ни слова о военных делах, к тому же магнитофонная запись его беседы с Раковским должна была быть доставлена в Москву, расшифрована и переведена с французского, а о её содержании - сообщено на самый верх. О чём ещё Сталин мог не знать - разве что о том, что именно хранилось в швейцарских сейфах? Но там сплошь - векселя и закладные начала века, какое отношение к делу Тухачевского они могли иметь?
Тогда я решил кратко изложить историю с Кубенским - хотя к военному заговору она и не могла иметь ни малейшего отношения, мне показалось, что эта вопиющая провокация, сотворённая якобы из высших побуждений, способна повлиять на мнение Сталина по поводу “переписки с вермахтом” - вдруг последняя добыта схожим путём?
Однако мой рассказ не произвёл ни малейшего результата, при этом ощущение, что от меня продолжают ждать чего-то ещё, только усилилось. Но что я мог знать ещё?
Я вспомнил, что в разговоре с Рейханом Раковский много говорил об ожидаемом переходе западных стран к экономическим отношениям, напоминающим социализм, который произойдёт исключительно в силу развития финансовой сферы, без революций и войн. Подобный подход в известной степени являлся credo троцкистов, к которым причисляли и “военных заговорщиков”,- ну а коль скоро так, то имелся ли у последних резон вступать в отношения с гитлеровской Германией, готовившей войну, задуманную фашистами как раз для сокрушения столь ценных для троцкизма западных финансовых институтов?
Со ссылкой на записки Рейхана, я изложил эту мысль максимально обстоятельно и местами излишне подробно.
— На этом фоне,— завершил я своё выступление,— пресловутый военный заговор в СССР, склоняющийся к союзу с относительно здоровыми и национально мыслящими силами в Германии, должен был являться однозначно пробольшевистским и антитроцкистским.
— Интересная точка зрения,— ответил Сталин после некоторого раздумья.— Раковский обычно сообщает правду. Он ведь троцкист идейный и даже в большей степени троцкист, чем сам Троцкий, поэтому его мнению можно доверять. Только вот вы, товарищ Гурилёв, точно ничего не выдумываете и не путаете?
— Всё правда. Тем более что запись того разговора, сделанная в Орловской тюрьме, была отправлена в Москву, и вы наверняка смогли с ней ознакомиться.
— Я не получал никакой записи,— сухо отрезал Сталин.
— Не может быть! Запись однозначно попала в Москву, иначе бы у Рейхана не начались неприятности, о которых вы сами упоминали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});