Хан в упор посмотрел ей в глаза.
— А знает ли она, — прошипел он, — чего я от нее хочу?
— Я… я сделаю для тебя что угодно, — выдавила из себя женщина, — только пощади моих детей.
— Тогда начинай, — тихо ответил хан.
Он опустил глаза и задумчиво посмотрел в огонь.
Женщина же, трясясь от страха, в нерешительности шагнула вперед и положила холодную ладонь на руку хану.
Воин грубо убрал ее руку.
— Не это, — рявкнул он.
Женщина отшатнулась, не зная, что делать. Наверно, от нее ждут чего-то большего. По-прежнему дрожа всем телом, она опустилась на колени и осторожно раздвинула хану ноги.
— Не смей! — взревел монгол и грубо повалил ее на спину.
Женщина съежилась на полу — в ее глазах читалась растерянность, смешанная с ужасом.
— Давай, пошевеливайся, — подгонял ее монгол, — расспроси хана, как прошел у него день.
— Что? — испуганно переспросила она. — Я не понимаю… что я должна…
Монгол грубо схватил ее, резко развернул и прижал к горлу острие меча.
— Я сказал, расспроси его, — прошипел он, — как прошел у него день.
Женщина лишь простонала от испуга и удивления. Но в горло ей тотчас вновь уперлось острие меча.
— Говори!
— Э… как у тебя… прошел день, — запинаясь на каждом слове, пролепетала женщина. — Ты остался дово…
— «Дорогой», — прошипел монгол, — надо говорить «дорогой».
— Как у тебя прошел день… дорогой? — повторила женщина вопрос.
Хан на мгновение поднял глаза.
— Как обычно, — отозвался он, — в сражениях.
И снова уставился в огонь.
— Вот так, — одобрительно отозвался воин-монгол, — продолжай.
Женщина немного расслабилась. Судя по всему, она только что выдержала нечто вроде испытания. Может, теперь ей дадут понять, чего, собственно, от нее ждут, и тогда она сможет как можно скорее пройти через этот ужас. Она нервно подалась вперед и вновь принялась ласкать хана.
Монгол грубо отшвырнул ее через всю комнату, злобно пнул сапогом, после чего рывком заставил подняться.
— Я же сказал, не смей! — проревел он.
После чего поднес к ней вплотную лицо, обдав тяжелым дыханием — изо рта у него воняло прокисшим вином и прогорклым козлиным салом. Женщине от этого лучше не стало — наоборот, почему-то до боли напомнило теперь уже бывшего мужа, который проделывал с ней каждую ночь то же самое. Она разрыдалась.
— Будь с ним ласкова, — прорычал монгол и выплюнул ей в лицо качающийся зуб. — Спроси, как у него идут дела!
Женщина в растерянности уставилась на своего истязателя. Кошмар возобновился. Теперь увесистый удар пришелся ей по щеке.
— Чего тянешь, — вновь рявкнул монгол, — спроси: как идут твои дела, дорогой?
С этими словами он грубо подтолкнул ее вперед.
— Как идут твои дела… дорогой, — выдавила из себя несчастная.
Но монгол лишь снова тряхнул ее.
— С чувством, тебе говорят!
К горлу женщины вновь подступили рыдания.
— Как идут у тебя дела… дорогой, — вновь пролепетала она, но на этот раз в ее голосе послышалось нечто вроде нежности.
Всесильный хан вздохнул.
— В принципе неплохо, — устало ответил он. — Мы прошлись по Маньчжурии, попроливали там немало крови. Но это было утром, день у нас прошел за мародерством и грабежами, хотя где-то в половине четвертого пришлось вновь немного поработать мечом. А как у тебя прошел день?
С этими словами он вытащил из складок одежды несколько свернутых трубочкой карт и принялся рассеянно рассматривать их в тусклом свете догорающего пса.
Воин-монгол вытащил из огня раскаленную кочергу и с угрожающим видом приблизился к женщине.
— Говори! Немедленно!
Та с ужасом подпрыгнула на месте.
— Говори!
— Мой муж и отец… были убиты, — произнесла она.
— Неужели, дорогая? — рассеянно отозвался хан, не отрывая глаз от карты.
— Собаку мою сожгли.
— Вот как?
— Вот, пожалуй, и все…
Монгол с раскаленной кочергой сделал еще один шаг в ее сторону.
— А надо мной издевались! — выкрикнула женщина.
Хан поднял на нее глаза.
— Что? — переспросил он задумчиво. — Извини, дорогая, но я здесь читаю…
— Верно, — подбодрил ее монгол, — поприставай к нему.
— Что?
— Скажи, например: «Чингис, отложи эти свои карты, неужели ты не видишь, что я тут, перед тобой. Стою и жду, после того как провела весь день у раскаленного оча…»
— Но он же меня убьет!
— Еще как убьет, если не скажешь!
— Я не могу! Это выше моих сил! — всхлипнула женщина и рухнула на пол. Как раз у ног великого хана. — Только не мучайте меня! — стенала она. — Если ты хочешь надругаться надо мной, надругайся, но только не…
Великий хан поднялся на ноги и злобно посмотрел на нее.
— Нет, — прошипел он свирепо, — ты будешь лишь смеяться, как и другие до тебя. Вы все одинаковы.
И Хан, громко топая, вышел из хижины в темноту ночи. Он так пылал гневом, что даже позабыл, перед тем как уехать отсюда, сжечь деревню.
После очередного кровавого дня последние всадники исчезли в дыму, постепенно стук их копыт раздавался все глуше и глуше.
Над землей вился дым. Сквозь него тускло просвечивало, повиснув на западном небосклоне зияющей раной, кроваво-красное солнце.
В звенящей тишине, наступившей после битвы, лишь изредка с поля сражения доносились жалобные стоны — их издавали окровавленные останки тех, что еще недавно были людьми.
Из леса появились призрачные фигуры и застыли от ужаса. Но затем, стряхнув с себя оцепенение, со стенаниями устремились вперед. Это женщины разыскивали своих мужей, братьев, отцов и возлюбленных — сначала среди умирающих, затем среди мертвых.
Вдали, за серой завесой дыма, в лагерь под топот копыт, с гиканьем и лязгом оружия, вернулись тысячи всадников. Бахвалясь друг перед другом подвигами, они спешились с коней и тотчас принялись за обильные возлияния, заедая дешевое вино прогорклым козьим жиром.
Перед роскошным императорским шатром, весь забрызганный кровью, со своего скакуна устало спешился великий хан.
— И что за битва была сегодня? — спросил он у своего сына Угэдея, который подъехал к шатру вместе с ним.
Угэдей был молод и полон амбиций, и его, как начинающего полководца, больше всего на свете интересовали разного рода зверства. В душе он лелеял надежду, что в один прекрасный день побьет все рекорды Поднебесной по числу крестьян, зараз пронзенных острием меча, и намеревался сегодня же ночью поупражняться в этом искусстве.
Угэдей подъехал к отцу.
— Битва за Самарканд, о хан! — объявил он и для пущей вящести грозно поразмахивал мечом.
Хан сложил на груди руки и прислонился к коню, глядя на кровавое месиво из человеческих тел где-то вдали, в долине под ними.
— Я уже не вижу никакой разницы, — вздохнул он. — И мы победили?
— О, конечно же! — воскликнул Угэдей со свирепой гордостью. — Это была великая победа!
— Еще какая великая! — добавил он, чуть помолчав.
А затем с воодушевлением потряс мечом и сделал несколько выпадов, словно разя воображаемого врага. Сегодня вечером, решил про себя Угэдей, он обязательно одним разом проткнет шестерых.
Хан поморщился, глядя на сгущавшиеся сумерки.
— О Господи, — устало произнес он, — я провел в сражениях вроде этого целых двадцать лет, но у меня такое чувство, что жизнь не сводится только к ним, в ней должно быть что-то еще. — Хан повернулся и, задрав подол расшитого золотом, но теперь порванного и окровавленного платья, уставился на свой волосатый живот. — Вот, пощупай, — обратился он к сыну. — Не кажется ли тебе, что я начинаю обрастать жиром?
Угэдей посмотрел на живот великого хана со смешанным чувством благоговейного трепета и нетерпения.
— Ничуть, — ответил он.
С этими словами он велел слуге принести карты. Как только тот их принес, Угэдей пронзил его мечом и, пока несчастный падал, поймал из его ослабевших рук планы новой грандиозной кампании.
— А теперь, о хан, — произнес он, разворачивая свиток на спине другого слуги, который ради этого вынужден был пригнуться, — мы должны совершить рывок в Персию, откуда нам откроется весь остальной мир! Мы покорим его в два счета.
— Погоди, — перебил его хан, — ты лучше пощупай вот это. — Он двумя пальцами собрал на животе жировую складку. — Тебе не кажется, что…
— Хан! — нетерпеливо прервал его сын. — Еще немного — и весь мир будет у наших ног!
От злости и раздражения он пронзил карты кинжалом, угодив несчастному слуге прямо в левое легкое.
— Когда? — нахмурился хан.
Угэдей раздраженно замахал руками.
— Завтра! — сказал он. — Мы начнем с завтрашнего дня!