type="note" l:href="#n_267">[267] и понимаю, что для работы с помощью воображения тоже нужна привычка. Но я выполнил портреты всего семейства – семейства почтальона, чью голову написал до того: муж, жена, младенец, маленький мальчик и шестнадцатилетний сын[268], все очень характерные и очень французские, хотя и похожи на русских. Холсты 15-го размера. Ты понимаешь, насколько я чувствую себя в своей стихии, и это отчасти утешает меня в том, что я не врач.
Надеюсь, что буду упорствовать в этом смысле и получать более серьезные сеансы, которые можно оплачивать портретами.
Если мне удастся еще лучше написать все это семейство, я сделаю по крайней мере одну вещь, которая отвечает моему вкусу и склонностям.
Сейчас я в полном дерьме: этюды, этюды, этюды, и так будет продолжаться еще какое-то время – такая неразбериха, что я просто в отчаянии, – но к 40 годам это даст мне порядок. Порой холст сам творит картину – например, того самого сеятеля, которого я тоже считаю лучше, чем первый.
Если мы выдержим осаду, настанет день нашей победы, пусть нас и не будет среди тех, чьи имена у всех на устах. Стоит вспоминать поговорку: радость на улице, горе в доме.
Что тут сказать? Предположим, нам предстоит сражение, – тогда следует постараться достичь зрелости, сохраняя при этом спокойствие. Ты мне всегда говорил, что гнаться надо за качеством, а не за количеством. Однако ничто не мешает нам во множестве писать этюды, называя их именно так, а следовательно, не делать кучу всего для продажи. Если же, рано или поздно, нам придется продавать – тогда уж продавать чуть дороже вещи, качество которых не вызовет сомнений и при придирчивом изучении.
Думаю, что я – наперекор себе – не смогу устоять и пошлю тебе еще несколько картин в скором будущем – скажем, через месяц. Говорю «наперекор себе», так как я убежден, что картины выигрывают, если просушивать их прямо здесь, на юге, пока слои краски как следует не затвердеют, что требует времени – скажем, года. Если я воздержусь от присылки, будет, конечно же, лучше. Ведь пока нам не нужно показывать их, я хорошо это понимаю.
Гоген много работает – мне очень нравится один натюрморт, с желтым фоном и передним планом[269]. Он пишет мой портрет, который я не причисляю к его безнадежным предприятиям[270].
Сейчас он делает пейзажи, и еще у него есть картина с прачками – я нахожу ее превосходной.
Ты должен был получить два рисунка Гогена в обмен на 50 франков, которые ты выслал ему в Бретань. Но матушка Бернар попросту присвоила их. Вот еще одна неописуемая история. Думаю, она все же вернет их. Остерегайся семейства Бернаров, но знай, что картины Бернара, по-моему, очень хороши и в Париже его ждет заслуженный успех.
Ты встретил Шатриана – это весьма любопытно. Каков он – блондин, брюнет? Хочу знать это, так как мне известны два его портрета[271].
Из написанного ими мне в особенности нравятся «Тереза» и «Друг Фриц».
Что до «Истории одного помощника школьного учителя», мне кажется, там есть к чему придраться, и такого больше, чем я считал ранее.
Думаю, все закончится тем, что вечерами мы станем рисовать и писать, – работы больше, чем нам по силам.
Как ты знаешь, Гогену предложили выставиться у двадцатников. В своем воображении он лелеет мечты о том, чтобы осесть в Брюсселе: это, конечно, доставит ему средство вновь увидеть жену-датчанку. А пока что он имеет успех у арлезианок, и, полагаю, это не останется без последствий.
Он женат, но по нему этого почти не скажешь, и я боюсь, что они с женой совершенно несходны характерами, – но, разумеется, он больше привязан к своим детям, прелестным, судя по портретам. Мы не так одарены в этом отношении. До скорого, жму руку тебе и голландцам.
Винсент
Гоген завтра напишет тебе, он ждет ответа на свое письмо и передает тебе привет.
726. Br. 1990: 730, CL: 564. Тео Ван Гогу. Арль, понедельник, 17 декабря, или вторник, 18 декабря 1888
Дорогой Тео,
вчера мы с Гогеном были в Монпелье, чтобы посмотреть на музей и, главное, на зал Брюйа[272]: там много портретов Брюйа работы Делакруа, Рикара, Курбе, Кабанеля, Кутюра, Вердье, Тассара и других. Кроме того, есть картины Делакруа, Курбе, Джотто, Пауля Поттера, Боттичелли, Т. Руссо – просто чудесные.
Брюйа был благодетелем художников, больше я тебе ничего не скажу. На портрете Делакруа изображен бородатый, рыжеволосый господин, чертовски похожий на тебя или меня, при виде его мне вспомнилось стихотворение Мюссе… «Везде, где я земли касался, – Везде несчастный предо мной, Подобный нам, как брат родной, В одежде черной появлялся»[273]. Уверен, тебе покажется то же самое.
Очень прошу тебя, зайди в книжный магазин, где продают литографии с картин старых и современных художников, – может, тебе удастся незадорого добыть литографию с картины Делакруа «Тассо в сумасшедшем доме», поскольку мне кажется, что та фигура (у Делакруа) как-то связана с этим прекрасным портретом Брюйа.
Из Делакруа там есть еще этюд с мулаткой (когда-то его копировал Гоген), «Одалиски»[274], «Даниил в логове львов».
Из Курбе – во-первых, «Деревенские девушки»[275], великолепные, обнаженная женщина со спины и другая, на земле, на фоне пейзажа. Во-вторых, «Пряха»[276] и много других вещей. Но ты должен знать о существовании этого собрания или же знать людей, которые видели его, а значит, и могут о ней рассуждать. Поэтому я не буду настаивать насчет музея (не считая рисунков и бронзы Бари!)[277].
Мы с Гогеном много беседуем о Делакруа, Рембрандте и других.
Это чрезвычайно наэлектризованные споры. Порой мы заканчиваем их с усталой головой и напоминаем электрические батареи после разрядки.
Мы были окружены истинным волшебством, ибо, как прекрасно сказал Фромантен, Рембрандт – прежде всего волшебник, Делакруа – посланец Божий, гром Божий и тот, кто велит всем проваливать во имя Божье.
Пишу это тебе, напоминая о наших друзьях-голландцах, де Хане и Исааксоне, столько разыскивавших и так любивших Рембрандта, чтобы ты не оставлял поисков.
В этом деле не следует отчаиваться. Тебе известен странный, великолепный портрет мужчины кисти Рембрандта из галереи Лаказа[278]. Я сказал Гогену, что вижу в нем семейное или национальное сходство с Делакруа или с ним, Гогеном.
Не знаю почему, но я все время называю этот портрет «путешественник» или «человек, пришедший издалека».
Это идея, равнозначная и параллельная той, которую я уже высказывал тебе: постоянно вглядываться в портрет старика Сикса – прекрасный портрет с перчаткой, тебе для будущего – и в офорт Рембрандта «Сикс, читающий у окна в свете солнца», тебе для будущего и для настоящего.
Вот к чему мы пришли.
Сегодня утром Гоген сказал мне, когда я спросил его о самочувствии, что он «чувствует возвращение себя прежнего», и я был очень рад.
Сам я прошлой зимой приехал сюда уставший, с почти угасающим разумом и, прежде чем начать приходить в себя, перестрадал внутри.
Как мне хотелось бы, чтобы ты когда-нибудь увидел музей в Монпелье, – там есть прекрасные вещи!
Скажи Дега, что мы с Гогеном видели портрет Брюйа работы Делакруа в Монпелье, ведь мы должны без колебаний верить: что есть, то есть, а портрет Брюйа работы Делакруа напоминает нас с тобой, словно это наш новый брат.
Что до устройства совместной жизни художников, то, как ты видишь, происходят странные вещи, и я заканчиваю твоими всегдашними словами: «Поживем – увидим».
Можешь сказать все это нашим друзьям Исааксону и де Хану и даже без колебаний прочесть им это письмо; я уже написал бы им, если бы ощущал в себе необходимую электрическую силу.
Мы с Гогеном крепко, от всей души жмем руку тебе и вам всем.
Всегда твой Винсент
Если ты думаешь, что Гогену или мне легко работается, то вот: работать получается не всегда. Пусть наши друзья-голландцы, как и мы, не отчаиваются при виде трудностей, я желаю им этого – а также и тебе.
728. Br. 1990: 733, CL: 567. Винсент Ван Гог и Феликс Рей – Тео Ван Гогу. Арль, среда, 2 января 1889
Лечебница
города Арль
Буш-дю-Рон
Арль, 2 января [188]9.
Дорогой Тео,
чтобы окончательно развеять твои опасения на мой счет, пишу эти несколько слов