Будь Ключевский трезв, он бы спокойно просчитал ситуацию, пожалел бы Аню, запомнил, что она непростительно наивна для продюсера, и оставил бы все как есть. Но сейчас у него в голове занозой сидела мысль: вот раз за разом он будет приезжать сюда, на свою любимую «шоколадную фабрику», — и видеть здесь эту дуреху? Это живое напоминание о том, какие на свете бывают сволочи и как они лгут детям? И не сможет ничего сказать. Ничего объяснить. Но… Не выгонять же Аню за это. За то, что тебе больно на нее смотреть, потому что ее покойный отец — дурак и псих?!
Он заглянул в гримерку и с облегчением вздохнул. В углу на диванчике уютно спал притомившийся за день режиссер Митя. Ключевский боялся найти режиссера в туалете, заснувшим с головой в унитазе. У него вообще что-то разыгралось воображение.
В гардеробной висели дамские сумочки. Ключевский раскрыл одну, нашел расческу, пригляделся — не то. Открыл другую. Снял с расчески пару светлых волос. Намотал их на палец. Вышел за дверь.
Стоило бы еще подумать, сосредоточиться, но решение проблемы уже всплыло в памяти и теперь диктовало, что делать. Ключевский сам не заметил, как оказался у входной двери. Черный Ленин с проломленным черепом таращился черными глазами ему в пупок.
— Ну что, старина… — пробормотал Ключевский. — Давненько, а? Давненько…
Он положил руки на гипсовую лысину и стряхнул волос с пальца внутрь черной головы. Присел перед ней на корточки, уставился в глаза — так напряженно, будто надумал повалить статую взглядом или загипнотизировать ее, — и принялся негромко бормотать не то молитву, не то заклинание.
Камень на камень,Кирпич на кирпич,Умер наш ЛенинВладимир Ильич.Жалко рабочему,Жалко и мне:Доброе сердцеЗарыто в земле.Дедушка умер,А дело живет.Лучше бы былоНаоборот!
Произнеся эту тарабарщину, Ключевский выпрямился, похлопал Ленина по лысине и сказал:
— Надо тебя покрасить заново. Будет сделано. Обещаю.
И пошел, слегка пошатываясь, обратно к столу. Там еще остался коньяк, и пора было будить Страхова. А то чего все веселятся, а этот как неродной. Надо радоваться жизни, ты все-таки в шоколадном цеху.
Больше четверти века назад — страшно подумать, сколько воды утекло, — Ключевский работал здесь. Не в цеху, правда, а литсотрудником в многотиражке. Зато пропах сладким насквозь не хуже работяг и всю фабрику исследовал снизу доверху. Здание было дореволюционное, со своей историей, фабрика тоже с историей, поэтому каждый кирпич тут и каждый механизм несли в себе лишние значения, дополнительные смыслы, описать которые Ключевский не мог, но хватало того, что он их чувствовал. Фабрика завораживала, он ее любил. Когда нормальные студенты журфака убегали с занятий пить пиво, Ключевского приходилось уговаривать: пива он, конечно, хотел, но ничуть не меньше ему хотелось забежать на работу, поглядеть, как там дела.
В стране шла перестройка и борьба с алкоголизмом. Накладываясь друг на друга, эти два новшества давали удивительные плоды. В один прекрасный день Ключевской обнаружил, что в редакционном кабинете, где едва помещались два стола с пишущими машинками и электрический чайник, случилось уплотнение: тут теперь стояла тумбочка, а на ней гипсовый бюст Ленина.
«Это из красного уголка. Спасла от верной гибели, — объяснила редакторша. — Правда, в голове дыра. Сказала, отдайте Лукича, пьяные сволочи, я все-таки его читала, он умелый был журналист. Он этим на жизнь зарабатывал, вот прямо как я… И ты представь, услыхали, что журналист, — пожалели…»
«А что было-то?» — спросил Ключевский ошарашенно.
«Получка, что. Нажрались одеколону… Пролетарский суд над пролетарским вождем. За все хорошее. Они же не знали, что он журналистикой зарабатывал, совсем как человек…»
Ленин был хмур и зловещ. Наверное, из-за дырки в голове. А Ключевский молод и весел. И пришел с зачета по «партийно-советской журналистике». Не то чтобы у него на Ленина был зуб, вовсе нет. Он его уважал как публициста. Просто хотелось покуражиться.
«Надо его к делу приспособить. Покрашу в черный цвет, и будет у нас языческий идол, — решил он. — Черный Лукич! Порчу будем наводить на всех, кто нам не понравится. Ага?»
Так и сделали. Было очень весело. А через месяц слесаря-ремонтника, приложившего бюст головой об пол, увезли в психушку. В сумерках тому мерещилось, что за ним неотступно ходит Ленин, подкрадываясь ближе и ближе, вот-вот набросится…
Сказать, что Ключевский тогда испугался, значит ничего не сказать. У него волосы на всем теле шевелились. Все-таки он был сыном физика-ядерщика и отъявленным материалистом. Что и подтолкнуло его поставить серию экспериментов и дотошно зафиксировать результаты. Стало окончательно жутко.
Много позже Ключевский заподозрит: именно фокусы Черного Лукича сделали его политтехнологом в конечном счете. Для начала подвели к мысли о том, как интересно будет изучить науку об управлении человеческим сознанием, если только есть такая. Ленин повелевал массами, а я чем хуже? У нас и профессия одна, оба журналюги…
Потом Ключевского забрали в армию, и самые яркие события перестройки он провел за бетонным забором части. А когда вернулся, первым делом пошел не в университет — на фабрику.
Лукича на месте не было.
«Чуть-чуть тебя не дождался. Директор его увидел и приказал выкинуть», — объяснила редакторша.
Директор оставил работу по состоянию здоровья. Ключевский облазил все помойки, но Лукича не нашел.
Шли годы, многое забылось, а что оставалось не вполне понятным, нашло рациональное объяснение, тем более что работа политтехнолога не располагала к мистике, напротив, там нужна была логика и еще раз логика. Ключевский и думать забыл о самодельном идоле. Он не вспомнил о нем даже когда с некоторым душевным трепетом снова явился на «шоколадную фабрику» — посмотреть, не удастся ли реанимировать один телеканал…
У входа на студию его встретил Черный Лукич.
«В подвале нашли, — сказали остолбеневшему Ключевскому. — Красавец, ага?»
Он пожал плечами. Улыбнулся. И больше на бюст не обращал внимания — не до того было. Кому они интересны, дела минувших дней…
— Врут они, говорю тебе! — доносился от стола голос Беленького. — Ничего не было. Ни Эраста Фандорина, ни графа Монте-Кристо, даже Шерлока Холмса не было. А за собаку Баскервилей я этого гада вообще убил бы. Я из-за нее в детстве обкакался, когда читал. А ее, оказывается, тоже не было!
Ключевский помотал головой, отгоняя воспоминания. Бедный Дима, подумал он, не привык к такому, замучает его Беленький. Мы-то давно знаем все эти приколы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});