— Извини, — сказал Барсуков. — Тебя тоже жалко.
— Пошёл ты в жопу, интеллигент.
— Просто я очень волнуюсь, — сознался Барсуков.
Девочка грызла шоколадку торопливо и жадно, как хомяк, искоса посматривая на доброго дядю. Боялась, что отнимут. Обёртку она сразу выбросила, а плитка в грязных ручонках таяла, пачкалась.
Временами взгляд её казался осмысленным и совсем не детским… точно таким, как тогда. В эти секунды Барсуков вздрагивал и всматривался в неё — снова и снова.
Нет. Показалось. В глазах её были только тоска и недоверие. Не мудрость, а всего лишь страшный жизненный опыт…
Когда с лакомством было покончено, он спросил:
— А ты знаешь, кто я такой?
Фраза была тошнотворно фальшивой и смутно знакомой: то ли из кино, то ли ещё откуда. Девочка молчала. Она была занята: облизывала грязные пальцы.
— Я брат твой.
И мир на секунду застыл. Застыли пальцы ребёнка, затвердел воздух. Произнесённое слово повисло между людьми, как мост над пропастью.
Брат…
Девочкин взгляд метнулся по лицу Барсукова и юркнул в сторону, как испуганный зверёк.
— Пойдёшь со мной? — Он протянул ей руку.
Она осталась неподвижна. Смотрела в землю, напряжённо сведя брови: о чём-то думала. Внезапно решившись, вытащила из глубин куртки сложенную бумажку — из тайника за подкладкой. Развернула. Это оказалась фотография, старая, почти стёршаяся.
Губы, измазанные шоколадом, шевельнулись:
— Мама… — Она потыкала пальчиком. — Папа…
Барсуков посмотрел. Женщина и мужчина. Женщина незнакома, но мужчина… Барсукова прошиб пот. Не может быть, не бывает такого…
Медленно, как в трансе, он достал блокнот, вынул оттуда мятую карточку, подобранную на детской площадке, — ту, что порвал и выкинул Василий. Сравнил. Человек, которого девочка назвала папой, был постарше, в свитере и без галстука. Заметно подержаннее молодого красавчика с порванной фотографии… но это был один и тот же человек! Несомненно.
Девочка тоже посмотрела, тоже сравнила…
Что же получается? У Птахи и Василия — общий отец?
Барсукову стало плохо. Он поискал, куда присесть, и не нашёл.
Что матери разные — это понятно, мужик бросил жену с сыном, сбежал из провинции, нашёл новую женщину, заделал ей дочь. По всей видимости, умер, то ли до, то ли после рождения ребёнка. Замёрз по пьяни на улице, сказала Мотылькова — та Мотылькова, вышедшая из ночных кошмаров. А эта проблемная и бесприютная девочка, глядящая сейчас на Барсукова с немым восторгом, значит, сводная сестра белкинского сожителя? Василий — брат её? Но ведь ревнивый урод похоронил себя заживо, нет его больше… Барсуков, покусившись на чужую женщину, лишил сироту единственного родного ей человека…
Вот она, разгадка.
Мозаика сложилась. Разрушив что-то, мы берём на себя последствия того, что разрушили.
Непонятно лишь, чьей волей всё-таки явлена была спасительница, она же посланница… или не было никакой посланницы? Ни к чему трогать высшие силы, достаточно человеческих. Кто знает, на какие чудеса способен отчаявшийся ребёнок, сам того не подозревая…
Барсуков сел на корточки и притянул к себе девочку. Она с готовностью прижалась, обхватив его слабыми руками. Он изучающе взглянул ей в глаза. Она пугливо спрятала лицо… Да ну, что за ерунда, одёрнул он себя, стряхивая наваждение. Тоже, нашёл ребёнка-индиго! Воспламеняющую взглядом, гы-гы. Нормальная беспризорница с кучей страхов, ошалевшая от радостных новостей, грязная, вонючая и кругом беззащитная. Так ли важно доискиваться до причин сегодняшней встречи?
Совершенно не важно.
Барсуков встал. Птаха схватила его за руку, вцепилась в его руку, повисла на его руке — и больше не выпускала. До самого дома…
Впрочем, так просто уйти им не дали.
— Документики, — попросил мент, жуя гамбургер.
Откуда он взялся? Подошёл не с вокзала, а со стороны завода «Госметр». Ремень под брюхом, фуражка на затылке. Капитан такой-то, транспортная милиция, линейный отдел.
— Нету с собой, — сказал Барсуков по-наглому.
Мент улыбнулся:
— Ай-ай-ай. Пассажир без документов — непорядок.
— Я не совсем пассажир…
— А фамилия у вас есть, не совсем пассажир?
— Бар… Лисицын.
— Бывает. Кстати, у моего бати под Кишинёвом такая охота — м-м-м! Кабаны, зайчишки. Фазаны непуганые — сами в силок лезут, в очереди выстраиваются… Так вот, гражданин хищник, объясните, если сможете, на каком основании, куда и зачем вы тащите эту девочку? — Он погладил Птаху по голове.
Она отдёрнулась. Ненависть в её глазах кого другого с ног бы сшибла.
К разговору спешил давешний инвалид, терзая коляску. Кричал ещё издали:
— Казимирыч! Не обижай хорошего парня! Это из своих, я его знаю!
— Ручаешься?
— Зуб даю, — ощерился калека, подъехав.
— Что ты можешь мне дать, кормушка щербатая? Вот он шныряет тут без паспорта, без проездных документов, успел подружиться с ребёнком, и всё это — не спросив разрешения. Нельзя у нас без разрешения. Без моего разрешения. Я его конкретно понимаю, мужчина любит девочек. Кто их не любит — маленьких, доверчивых… Это нормально.
Мент обращался к попрошайке, словно никого другого и не было рядом. Барсуков между тем тоже всё понимал «конкретно». Нарвался на местного феодала, взявшегося править и суд вершить. По-русски — пахан, хоть и в форме. Так ведь в форме оно даже сподручней.
— …Но мы тут живём дружно, у нас тут эта, как её… гармония, — продолжал «феодал», слизывая с бумажки кетчуп. — У нас всё на учёте и контроле. Ты говоришь — он свой, а таких вещей не знает… Я вынужден, просто вынужден доставить его в дежурку на предмет установления личности. Подержим сутки-двое в «обезьяннике»…
Милиционер, кряхтя, выудил из ботинка носовой платок и тщательно протёр руки.
От разговора пованивало, если не смердело.
— Погоди, старшой… — начал было нищий, но Барсуков вмешался:
— Вспомнил, товарищ капитан! У меня есть студенческий.
Он полез в сумку, замешкался, что-то там химича, а затем подал начальнику блокнот, зажав пальцем страницу. Тот задумчиво глядел секунду-другую.
В блокнот были вложены студенческий билет и пятисотрублёвая купюра.
— Это чуть меняет дело, — просветлел капитан, раскрывая корочки. Скользнул равнодушным взглядом по фамилии. — Ага, Барсуков… Лисицын, значит, творческий псевдоним. Здесь это почему-то не отражено… Короче, не хватает ещё пары таких же, — кивнул он на купюру. — Исправь.
— Не, ну, командир! — взбунтовался Барсуков. — Многовато!
— С дуба рухнул, студент? Она ж малолетка. На Московском такие до десяти «штук» стоят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});