Читать интересную книгу Учебник рисования, том. 2 - М.К.Кантор

- Лекарства мне Юленька присылала, - сказал Соломон Моисеевич, - дорогие заграничные лекарства. Жизнь спасла.

- Лекарства надо в аптеке покупать. Пенсионерам скидка. А от дорогих лекарств вред один. Посчитала я твои лекарства - в полторы тысячи твои таблетки нам влетели.

- Но Юленька прислала их от чистого сердца, - заметил Соломон Моисеевич.

- Где это у нее чистое сердце было? Не надо нам от ее сердца ничего. Вот они, полторы тысячи. Да тех еще триста семь рублей. И двадцать пять копеек. Тысяча восемьсот семь рублей двадцать пять копеек. И шоферу я тут положила. Не знаю, - надменно сказала Татьяна Ивановна, - сколько теперь буржуи за такси платят. А я считаю, сто рублей хватит. Всего тысяча девятьсот семь рублей двадцать пять копеек. Все здесь. Два рубля мелочью. Я тут написала, что к чему. Чтобы претензий не было.

Татьяна Ивановна стала запаковывать сверток: сложила деньги с запиской в конверт, обернула его вновь тряпочкой для надежности, перевязала тряпочку веревкой. Соломон Моисеевич в ужасе смотрел на конверт и тряпочку.

- Вот мы ей на выставке отдадим, - сказала Татьяна Ивановна. - Если эта прошмандовка придет.

- Как можно, Танечка? - сказал Соломон Моисеевич. - Это же некультурно.

Он собрался сказать несколько слов касательно этики и норм общежития, но иные события отвлекли его.

Татьяна Ивановна достала из кармана фартука женскую фотографию и предъявила ее Соломону Моисеевичу.

- У тебя в столе нашла. Это что за фифа такая?

Что мог ответить старый усталый Рихтер? Что некрасиво шарить по ящикам стола, что стыдно ворошить бумаги супруга? Что надо интересоваться содержанием бумаг - тем, что написано на листах, а не фотографией, заложенной меж страниц? Что подруга, изображенная на снимке, потому и стала дорога его сердцу, что заполнила вакуум, образовавшийся из-за отсутствия понимания, тепла, единения в помыслах?

- Это Фаина Борисовна, - сдержанно сказал Соломон Моисеевич, - мой добрый друг.

- Одной проститутки мало, так он другую завел. А потом и двух не хватило. Теперь еще одну шалашовку отыскал. Сначала Херовина старая…

- Герилья, - поправил супругу Рихтер, - Марианна Карловна Герилья, уважаемый товарищ моей матери.

- Сперва Херовину завел, - свистящим шепотом говорила Татьяна Ивановна страшные слова, - потом девку позорную в парке откопал, теперь еще одна гадюка сыскалась. У, паскуда! А жена зачем? А чтобы пол мыть. Домработница! Прислуга!

- Не надо, Танечка, - попросил Рихтер слабым голосом, - прошу тебя, не надо.

- Не надо?! А от жены гулять с молодыми паскудами - надо?

- Я ведь люблю тебя, Танечка, - сказал Рихтер устало. Он сам не знал, правду говорит или нет. Конечно, Татьяна Ивановна была бесконечно дорога ему, и годы, прожитые вместе, соединили их в одно существо - но вот жизнеспособно ли это существо? Больная, кривая жизнь; нелепые будни. - Я люблю тебя, - повторил Рихтер, - мы к Пашеньке на выставку собрались.

- Устроил ты мне выставку! Насмотрелась! Какая уж тут любовь! Убирайся туда, где тебе слаще, пусть тебя твои херовины согреют.

Татьяна Ивановна прошла в свою комнату, захлопнула дверь, легла на диван лицом к стене. Рихтер попробовал говорить с ней - она не ответила. Соломон Моисеевич сел за письменный стол, разложил перед собой бумаги. Работать не мог.

Именно сегодня скандал был вовсе ни к чему. В дни, которые требовалось посвятить всецело подготовке будущей парламентской речи - речи, призванной объяснить мир и направить его по прямому пути, - разве мыслимо тратить нервы, разум, время на глупые выяснения банальностей. На что уходят силы?

Рихтер сидел за столом, уронив седую голову на руки. Необходимо было собрать рассеянные мысли, успокоиться и приступить к работе. Близится час. Он выйдет на трибуну и скажет депутатам всю правду, он поведет их за собой. Он напомнит им слова Завета, и устыдятся тогда люди содеянного ими. Отвратят они лики свои от золотого тельца, преисполнятся правдой и мужеством.

Струев предупредил Соломона Моисеевича, что скоро отведет его в парламент. Как-то оно там устроится - Рихтеру безразлична была формальная процедура. Они сделают, что им в таких случаях полагается делать, и он согласится их вести. Что ж, семейные дрязги всегда были помехой великим делам, страдал от них и Сократ. Уйти из дома - но куда? Уйти прочь, как Толстой в последние, гордые свои дни. Можно переночевать у Марианны Карловны - подготовить там свою речь, обрести в ее лице преданного слушателя. Собрать чемодан - и пойти прочь, нет, не бегство от любви он задумал - но бегство к любви, к той единственной, светлой, что оживляет сущее, что светит во тьме бытия.

Трагический разрыв между Любовью Небесной и Любовью Земной, между Афродитой Уранией и Афродитой Пандемос - был очевиден как никогда.

Философия Рихтера получала ежедневное подтверждение в быту; его анализ мирового порядка был справедлив до деталей - вот и в его собственной семье течение событий распалось на два потока. Бытовая жизнь, то есть смена дня и ночи, завтрака и обеда, ежедневное ворчание Татьяны Ивановны, его собственная головная боль и усталость - все это соответствовало социокультурной эволюции, неосмысленному течению событий. Рядом с этим жила История - та великая любовь, которую он питал к жене, то благо, что было обещано миру, великая цель существования, свобода, которая должна однажды оправдать бессмысленные будни. Рано или поздно - но эти пути соединятся. Ведь было же время, когда сливались они воедино, эти потоки - в те дни звенела ликующая победная песня, летел самолет, и сердце было напоено бесстрашной любовью.

V

На семейном совете в доме Татарниковых было решено объясниться с Соней. Очевидно, что отношения с Кротовым - ввиду отсутствия левкоевских капиталов - более невозможны, и разрыв неминуем. Очевидно, что цинизм современных отношений таков, что Кротов даже объясняться не будет - закроет дверь, и все. Соня действительно безуспешно пыталась увидеться с любимым и всякий раз возвращалась домой в слезах: Кротов не принимал. Решено было подготовить девушку, объяснить ей ситуацию, и Сергей Ильич взял на себя эту заботу. Он обдумал долгую речь, подыскал утешительные аргументы. В конце концов, так собирался сказать дочери Татарников, жизнь публичного политика - утомительная и неприятная вещь. Многое в нашей стране делается в обход привычных представлений о морали. Образ существования политиков таков, что делает их ненадежными, черствыми, лживыми. Лучше не знать этих людей, обходить их стороной. Прости, что не уберег тебя от общения с ними. Впрочем, если уж произошло такое, не расстраивайся: ты узнала еще одну сторону бытия, познакомилась с характерами, которые надолго запомнишь. Это знание должно укрепить тебя в будущем - не расстраивайся, отнесись к случившемуся, как к уроку. Вот как надо было сказать.

Сергей Ильич сел подле Сони, помолчал, почесал лысину.

- На кой черт тебе сдался этот Кротов, - произнес наконец историк, - он же гомосек?

- Кто? - Соня приняла термин за обозначение партийной должности: в сталинские времена орудовали зловещие генсеки, а демократическое правительство формирует новые посты.

- Гомосексуалист, - сказал Татарников и, помолчав, уточнил: - Педераст.

- Как?

- Как другие гомосеки, точно так же. Не знаю, как у них там, у гомосеков, устроено. Предполагать только могу, - пояснил историк. - Становится Дима Кротов на четвереньки, а Басманов его в задницу - ну, сама понимаешь.

- Как? - снова спросила девушка, и слезы потекли из ее глаз.

- Как принято, вот как, - раздраженно сказал Сергей Ильич. - Как повелось у русских либералов. Русский либерал любит Запад, а партийное начальство любит либерала. Русский либерализм - это когда ты с Западом целуешься, а жопу родному начальству подставляешь, и все довольны, - объяснив таким образом расклад сил в отечественной идеологической борьбе, профессор Татарников отправился в подземный переход за бутылкой.

Соня осталась сидеть на стуле - без движения, без слов, даже слезы и те иссякли. Она видела перед собой лицо Димы Кротова, румяное, взволнованное, гневное - в зависимости от ситуации. Вот он стоит на трибуне и смотрит поверх голов толпы (вместе бороться, вместе страдать!), вот он, озабоченный проблемой, говорит по телефону с партнерами (проплачивать долги по комбинату кто будет, Пушкин?), вот он взволнованно ходит по кабинету и диктует письмо секретарю (решать насущные задачи исходя из морального потенциала нашей интеллигенции!), вот он машет рукой официанту (еще креветок!), вот он кричит на шофера (куда рулишь, болван!). Во всех этих поступках виден решительный мужчина, муж совета, ответственный человек. Неужели этот деловитый человек стоит на четвереньках, сняв штаны, и подставляет свою румяную попу циничному Герману Федоровичу Басманову? А спикер парламента, немолодой суровый джентльмен, неужели держит Димочку своими крепкими красными руками за ягодицы и заталкивает ему член в задний проход? Неужели такое возможно среди либералов? Но русская демократия? Но прогресс? Но любовь? С любовью-то как быть?